Расстрельные ночи - [36]

— В какой связи находятся ваши тернастроения с тем, что у вас при обыске обнаружили в кармане фотографию с изображением Кагановича, изорванную, измятую? — спрашивает на допросе следователь.

— Нет, в этих обстоятельствах нет никакой связи.

— А почему все же у вас в кармане пальто обнаружено фото Кагановича в таком виде?

— Эту фотографию я увидел впервые в момент обыска…

Не иначе сами чекисты и подсунули! Не гнушались такими провокациями, хотя в них и нужды–то не было.

К делу Новикова привлечен в качестве эксперта литературный критик А. Гурвич, он дал заключение на повесть «Причины происхождения туманностей», рецензия приобщена к делу, тоже как улика, как своеобразное показание:

“«Любительское исследование беспокойного человека» — назвал свое произведение Андрей Новиков. Это памфлет на советскую жизнь, бюрократию, государство.

Огромное количество людей сосредоточенно, серьезно, кропотливо переливают из пустого в порожнее. Они увязывают, согласовывают, рационализируют, централизуют, заседают, прорабатывают, пишут инструкции, заполняют анкеты, составляют сметы, схемы, планы, организуют отделы, подотделы, секции, подсекции, комиссии, подкомиссии, отменяют, восстанавливают и, наконец, создают такие же, годами работающие, ликвидационные комиссии. Словом, бесконечный бумажный круговорот, в котором обезличивается и гибнет все истинно человеческое. Ценными являются только те виды труда, которые производят вещи, предметы, все остальное — паразитизм и бюрократизм. Меняется обстановка, не меняется громадное большинство людей: они только изворачиваются, — такова философия вещи (автора)… Произведение Новикова написано в подражание Салтыкову — Щедрину, Сухово — Кобылину и отчасти напоминает прозведение Андрея Платонова «Город Градов», также написанного под влиянием щедринского стиля».

Нанятый Лубянкой критик справедлив: рецензируемое сочинение — острая характеристика бесчеловечной советской бюрократии, рядом с которой герои Салтыкова — Щедрина смотрятся вполне терпимо. И что вы прикажете делать власти с таким сочинителем?

И все же не «Причины происхождения туманностей» станут главным преступлением Андрея Новикова, а пьяный тост «За погибель Сталина!». Его расстреляют как террориста, уже когда начнется война, 28 июля 1941‑го, вместе с еще двумя писателями — Николаем Сергеевичем Кауричевым и Михаилом Петровичем Лоскутовым. Их и арестовали в один день, и казнят тоже в один день. Еще одна коллективная казнь — в мартиролог русской литературы.

НЕУСТРАШИМЫЙ ПРАВДУХИН

Каэрбанда Валериана Правдухина возникла, еще когда ее главарь о ней не подозревал. Формировали ее привычно: взяли одного, уже арестованного писателя и «привязали» к нему несколько гуляющих на воле. Писателя, с которого повели легенду, звали Владимир Зазубрин. Этого, очередного террориста с переделкинской дачи привезли на Лубянку 28 июня 1937‑го и расстреляли 28 сентября, ровно через три месяца, день в день. Такой темп стал уже своеобразной трудовой традицией для чекистов: расколоть подследственного за пять дней (рабочая неделя) и за три месяца закончить зачистку, довести до расстрельного рва.

Новой каэрватаге Лубянка придала свежую окраску — эсеры, эсеровские, эсерствующие — и собрала ее по географическому признаку: появились в Москве из Сибири — будут «сибиряки».

Зазубрин, Зубцов, Минин.

Это одно и то же лицо. Мальчик Володя Зубцов из города Сызрани и писатель Владимир Яковлевич Зазубрин. Но был между ними еще и некто Минин, сыгравший в этой троице роковую роль. Володя Зубцов, еще учась в шестом классе реального училища, вступил в революционный кружок, и когда с друзьями был арестован, пошел на хитрый шаг: с ведома сызранского комитета РСДРП(б) предложил себя жандармам в качестве тайного агента среди социал–демократов. Так появился агент «Минин», который на самом деле выявлял провокаторов в рядах партии, а заработанные в жандармском отделении деньги отдавал в кассу своего подпольного кружка.

Теперь, в 1937‑м, упор в следствии сделан на пятнах в прошлом — службе в царской охранке. Зазубрин вначале отрицал свою вину, доказывал, что агентом охранки стал по заданию революционеров. Потом начал уступать следствию. Дальше — больше, сознался: да, я — участник каэргруппы «сибиряков», подтвердил подсказанные фамилии. Группа стояла на правых кулацких позициях, за буржуазно–демократическую республику и делала ставку на обработку Горького, чтобы он выступил против Сталина. Однако обвинение в терроре Зазубрин отверг.

В заявлении Ежову 20 августа он еще пытается сохранить достоинство:

«…Генрих Гейне рассказал в одном из своих очерков о негритянском короле, который, позируя художнику, писавшему с него портрет, долго волновался и наконец смущенно попросил написать его белым. В своем заявлении Вам я не хочу походить на того негритянского короля, однако беру на себя смелость утверждать, что я не столь уж черен, как это может показаться по протоколу допроса. Я писатель, книги которого получили хорошие отзывы Владимира Ильича Ленина и Алексея Максимовича Горького, признаны массовым читателем».

Могли вспомнить следователи и давний очерк Зазубрина «Настоящие люди» в журнале «Сибирские огни», написанный по следам XVI съезда партии: