Расстрел на площади - [2]

Однако когда губы Оленьки оказались как никогда близко, вся Митина решимость утекла в никуда, будто песок между пальцев.

В волнении Митя скользил взором по арене, по смеющимся лицам публики и никак не мог сосредоточить внимание на чем-либо одном. Он и сам удивился, когда вдруг увидел знакомое круглое лицо и пятерню, сжимавшую в руке кукурузный початок. Он вздрогнул и попытался взглядом вернуться в ту же самую точку и лишь тогда убедился, что лицо это было черно-белым, глядящим с газетного листа. Хрущев посетил передовой колхоз, возделывающий кукурузу, — гласил набранный крупным заголовок.

Человек во втором ряду впереди преспокойно читал «Правду». То есть он делал вид, что смотрит представление, но голова его была чуть наклонена, а взгляд опущен к коленям, и ошибиться было невозможно вместо того чтобы смеяться со всеми, он читал газету! Ничего нелепее нельзя было придумать, когда гремела веселая музыка и то и дело раздавалось визгливое «алле».

Митя с интересом наблюдал за странным зрителем.

Пожилой, решил он про себя.

На вид человеку было лет двадцать восемь, никак не меньше. Время от времени он бросал сквозь очки в тонкой оправе быстрый взгляд на массивные наручные часы («Именные, как пить дать», с неожиданной завистью отчего-то решил паренек), а затем поглаживал ладонью коротко стриженный затылок и морщил при этом высокий лоб. Когда соседка, пухлая крашеная шатенка, начинала хохотать особенно громко, человек с недоумением взглядывал на нее, а затем словно бы спохватывался: «Ах да, это ведь цирк!», улыбался краешком губ и возвращался к прежнему занятию.

Незаметно, стараясь не привлекать внимания соседей, он перевернул газету, и Митя прочел заголовок: «Империализм наступает».

Странный какой-то человек, подумал Митя, и надо же было покупать билет в цирк, занимать чье-то место, чтобы затем штудировать здесь передовицу!

Он уже хотел было поделиться своими наблюдениями с Оленькой, но девушка так живо и непосредственно реагировала на происходящее на арене, что Митя решил не отвлекать ее.

В конце концов, что ему за дело до незнакомца с «Правдой» на коленях?

Объявили антракт, и публика валом повалила в буфет за пирожками и газировкой.

Встав в конце длиннющей очереди, Митя растерянно улыбался своей спутнице, не зная, о чем завести разговор.

Как всегда, выручила Оленька.

— А если тебя пошлют на Курилы? — спросила она.

— В каком смысле?

— В прямом. Там, говорят, тоже наши ракеты стоят.

— Курилы — это интересно, — уклончиво произнес Митя.

— Пообещай, что ты обязательно пришлешь мне свою фотографию на фоне вулкана.

— Обещаю. А разве на Курилах есть вулкан?

— Разумеется! — не очень уверенно сказала Оленька. — Курилы и без вулкана, смешно даже. Знаешь, а Рудик из соседнего подъезда, ну, такой рыжий, помнишь, в желтом галстуке ходил, и его за это чуть из комсомола не исключили, — так вот, Рудик служит в Венгрии, представляешь! Счастливый, за границей. Он тете Лиде, своей маме, такую кофточку прислал — закачаешься!

— Я тебе тоже пришлю, если меня за границу отправят, — осипшим от волнения голосом сообщил Митя.

— Правда? Только, чур, мне голубенькую. Мне этот цвет очень идет.

В этот момент прозвенел звонок и толпа ринулась назад, и Оленька — вместе со всеми, и на ходу оглядывалась и улыбалась Мите странной, обещающей улыбкой.

Еще на пути к своему месту Митя с удивлением увидал, что человек, привлекший его внимание в начале представления, по-прежнему восседает с газетой в руках, словно он не в цирк пришел, а в читальный зал, и лицо его по-прежнему выражает рассеянность и скуку.

— Ты куда смотришь? — игриво спросила Оленька. — Почему не на меня? Может, тебе понравилась какая-нибудь зрительница?

— Нет, просто…

— Никаких «просто», — сказала Оленька и кокетливо коснулась пальчиком Митиной щеки, — сегодня ты должен смотреть только на меня… больше ни на кого, слышишь?

У Мити закружилась голова. Он опустился на жесткую скамью и нащупал узкую Оленькину ладонь в своей руке.

Потом, много позднее, он будет думать об этом своем состоянии как о досадном, непростительном недоразумении, которое помешало ему увидеть разгадку происшествия. Потому что в этот момент он отвлекся от человека с газетой, потому что теперь его интересовал лишь непослушный прозрачный локон на Оленькином виске.

Митя не смог бы вспомнить, сколько прошло времени, сколько сменилось артистов на арене, прежде чем похожий на петуха шпрехшталмейстер объявил:

— Феноменальные чудеса мастерства и отваги — воздушные гимнасты братья Сетчиковы!

Тихонько взвизгнув, Оленька прижалась к Митиному плечу:

— Ой, боюсь, боюсь. Какие они смелые! А ты бы так смог, Митя? А вдруг они разобьются?

Двое высоких молодых парней, с ног до головы укутанные в серебристые просторные плащи, вышли на арену. Сверху, из-под самого купола, опустились трапеции.

Сбросив эффектным жестом плащи, братья остались в узких комбинезонах, выпукло очертивших мускулистые, сильные тела.

Ухватившись за трапеции, они взмыли вверх и оттуда, совершив невероятный кульбит, послали публике воздушные поцелуи.

— Ой, не могу, не могу, — восторженно шептала Оленька, — и как они не падают, я не знаю!