Рассказы - [64]

Когда с поляками было заключено перемирие, мой полк стоял под Рудней. Меня вызвали в Житомир, где я получил приказ двигаться в боевом порядке на юго-восток в распоряжение штаба Южного фронта. У Кременчуга мы перешли Днепр и через Кобеляки шли по прямой на Синельниково, где я должен был явиться в распоряжение штаба фронта.

Полтавщина удивительно похожа на венгерские равнины: песчаные холмы напоминают Сабольч, а тополя, белые хаты с гнездами аистов, журавли колодцев, приветливый народ — настоящая венгерская пуста. И видавшие виды интернационалисты, большей частью венгерские крестьяне-батраки, удивленно таращили глаза при виде этого сходства. Но лирическому настроению положила конец Григорьевка. Пятый день мы шли по Полтавщине, чувствовали себя в глубине страны, и бдительность боевых охранений несколько ослабела. Остановились на ночевку в Григорьевке. На следующий день нам предстоял восьмидесятикилометровый переход. Рано утром полк был уже на ногах, когда вдруг в село примчалась наша батарея с пятью пушками.

— Где шестая? Где Сабо?

Последние дни артиллерия шла в авангарде, она не вошла в село, а остановилась в трех километрах от него на хуторе. Под утро, когда все спали глубоким сном, на хутор налетели бандиты. Это были махновцы, которые, как выяснилось впоследствии, уже несколько дней следовали за нами и выжидали удобного случая для поживы. На хуторе поднялась суматоха, но паники не было. Спас положение сам Сабо, вовремя выскочивший на крыльцо дома и созвавший к себе беспорядочно суетившихся артиллеристов. Но это было и причиной его гибели. В направлении властного голоса бандиты выпустили несколько пуль, и боевой командир свалился без звука.

Но положение уже было спасено.

Вскоре прибыла и шестая пушка, а перед ней на трех подводах раненые и убитые. На первой подводе лежал Сабо, в головах у него сидела жена. Была на ней все та же военная мужская форма, но теперь было видно, что это женщина. Полковой врач доктор Марвань в волнении бросился к раненому командиру.

— Ранение в живот.

Маленькая, почти незаметная дырочка, через которую медленно уходила жизнь. Сабо мучился страшно, его бескровное лицо было похоже на сжатый кулак, страдания сводили его в комок. Доктор Марвань посмотрел на меня, потом на жену Сабо. Она беззвучно заплакала, и раненый открыл глаза. Лицо его расправилось, засохшие губы разжались. Осторожно, как бы вдыхая пламя, он втянул в себя воздух. Глаза, казавшиеся бездонными колодцами, устремились на меня, и я невольно подошел ближе.

— Андраш! — сказал я тихо.

Доктор сделал знак сестре, что менять повязку не надо, смерть наступит через несколько минут. Я нагнулся к Сабо.

— Товарищи… Марусю… дитя… сына… не покидайте…

На григорьевском кладбище оставили мы дорогие жертвы своей неосторожности.

Полтавская идиллия была нарушена. Полк двигался дальше.

Был конец сентября. Мы давно уже достигли линии врангелевского фронта и под Малыми Жеребцами столкнулись с казаками генерала Сидорина. Потрепали мы их изрядно. Враги, видно, долгое время не имели дела с крепкими частями. Вступали они в бой лениво, не принимая нас всерьез, зато к концу энергично дали тягу.

Через несколько дней, когда мы стояли где-то около Федоровки, Марвань сказал мне:

— Жену Сабо придется ссадить с коня.

— А в чем дело?

— Да в ее положении это уже становится рискованным. Я говорил ей, но она и слышать не хочет, придется отдать распоряжение по военной линии.

— Гм…

— Я еще под Григорьевной предлагал ей избавиться от этого непосильного в походе груза, — продолжал доктор. — Не такое сейчас время, чтобы рожать, да и где она родит? И, главное, как будет выкармливать и воспитывать ребенка? Но она и разговаривать со мной не захотела, особенно после того, как ячейка батареи приняла ее в партию, даже на меня напала, как это я, коммунист, могу ей предлагать подобные вещи. Я понял, что с моей стороны было бестактно предлагать ей расстаться с живой памятью о любимом муже и товарище. «Ну, ладно, — пошутил я, — одним интернационалистом будет больше». Но вчера я говорил с ней серьезно и предупредил, что если она хочет, чтобы этот интернационалист родился и не убил при рождении свою мать, ей надо сойти с коня и остаться где-нибудь здесь до окончания похода.

— Это невозможно, — ответил я доктору, — оставить ее нельзя. Мы обещали Андрашу не покидать его жену. А потом, что скажут артиллеристы? И вообще это врачебное, а не военное дело. Не могу же я написать приказ о том, что фейерверкер Сабо освобождается от строевой службы и переводится в резерв вследствие беременности. Таких вещей в приказах еще никогда не писали.

Послали за фейерверкером. Она вошла. Беременность ее внешне еще ни в чем не сказывалась, только лицо немного вытянулось и потеряло свою округлость и свежесть. Мария была одета по-мужски, с кисти ее правой руки свисала плеть. Мы условились, что говорить будет доктор, но в конце разговор пришлось вести мне. Начали мы с шутки, что вот, мол, нашего полку прибывает, новый артиллерист родится. Но что в интересах этого молодого артиллериста, его жизни и здоровья необходимо матери его расстаться с конем и заняться чем-нибудь полегче. Она долго возражала, но в конце концов мы ее убедили. Ее очень смущало, что скажет батарея, но все же приняла предложение перейти в полковую канцелярию. На следующий день Мария Павловна надела юбку, и тут выяснилось, что девичья юбка не сходится в поясе.