— Я не вижу, чтобы вы были веселы, — грустно отозвалась Хова.
— А если я скажу вам, — сатирически ответил Лейзер, — что весел или не весел, то уже на нас посыплется добро?.. Вылечатся все печени, сердца перестанут быстро колотиться, и сгинет наше маленькое еврейское горе…
— Вот это вы хорошо сказали, — опять отозвался Вейц, тыкая кулаками вверх.
— Я еще лучше скажу, — круто оборвал его Лейзер. — Здесь наше маленькое еврейское горе никогда не излечится, и потому отсюда надо бежать.
— Говорите же, говорите, дорогой Лейзер, — задыхаясь от волнения, заговорил Коган, с быстротой молнии застегивая и расстегивая жилетку.
— Говорите, — попросила и Хова. — У вас можно учиться. Вы не то, что мой дурак. Когда он говорит, — я пугаюсь… Он говорит неясно и… страшно.
— Пусть будет так, — уныло ответил Коган, — но деньги я приношу, когда зарабатываю? Но муж хороший?.. Не пью, в карты не играю. А убежать, как все, со всеми, разве не могу? Я, может быть, могу побежать первым, если нужно будет.
— Ты бы замолчал, — со страданием крикнула Хова, закрыв уши руками. — К чему тебе говорить? Лейзер, значит, нужно таки бежать? Скажи правду. Все говорят, все уезжают… Но вы скажите.
— Ага, — вырвалось у Лейзера. — Это увлекает всех: там и здесь! Слышите: там и здесь! Кто мы? — Он стал быстро загибать пальцы, начав с мизинца. — Бедные, немощные, проклятые, голодные и… в земле! Уже пять качеств. Пойдем дальше… Миллионы детей, миллионы болезней, миллионы забот, миллионы погромов и… Россия. Еще пять качеств. А еще пять тысяч раз по пять я не насчитаю? Ага! И после всего… Россия? Что значит Россия? Россия значит страна, где режут евреев. Не мучьте своей головы вопросом: почему? Что? Образованный народ, нежный народ? Татары, татары, и татары!.. Нет, нет, — нет, не рассказывайте нам сказок, что если уже начали резать евреев, то это предвещает добро для всех. Резали, режут и будут резать, как овец. Спросите же — кого? Евреев! Может быть, думаете вот таких только маленьких бедных? Всех! Спрашивается, что должны делать евреи? Это мы знаем. А что должен сказать такой, как вы, Коган, или как вы, Вейц, или как я, Лейзер? Ну, что? Что?
— Я знаю, — отозвался Вейц.
— Все вы знаете, — рассердился Лейзер. — Я вам скажу, что. А ну-ка, — должен сказать я, — Лейзер, больная жена и деточки, покажите, как вы убежите из России…
— Прекрасно, — крикнул Коган.
— Ну, сделай и ты прекрасно, как Лейзер, — загорелась Хова. — Дурак ты! Садись. И зачем ты по комнате бегаешь? И оставь жилетку. Ты уже все пуговицы оборвал на ней… А куда вы едете, Лейзер?
— Что значит куда? — удивился Лейзер. — Разве есть два места, куда можно было бы уехать? Прямо в Америку. Пусть будет не прямо, но в Америку. Стойте, не шумите… Спрашивается, кто я, Лейзер, здесь? Ответ: Собака! Две собаки! Еще кто? Паршивый жид, которого всякий может бить, грабить и всё другое, что вы сами уже знаете. А там? Знаете? Ну, скажите, если знаете.
— Я знаю, — отозвался Вейц.
— Молчите, Вейц, — шепнула Хова.
— Там я, — торжественно сказал Лейзер, — янки! Не Лейзер, а янки Елеазар. Вот кто я там. Янки Елеазар! Я иду по улице со своей женой и деточками… Идет янки Елеазар в Америке со своей женой и деточками и… никого, никого не боится!..
— Будь у меня деньги, — крикнул Коган, — завтра моей ноги не было бы в России.
— Нет, нет, — заволновалась Хова, испугавшись его порыва. — Я сама об этом подумаю. Ты не вмешивайся. Тебя ведь нужно бояться. Вот ты загоришься и вот тухнешь. Вдруг ты вздумал портным сделаться… Помнишь? Вдруг ты вздумал лошадьми торговать…
Она стала рассказывать о подвигах Когана, и он будто слушал интересную сказку о ком-то, пожирал ее глазами, кивал головой и смеялся, как ребенок, когда она вспомнила, что однажды он решил сделаться извозчиком…
Но в голове его уже плыли соблазнительные картины отъезда из России.
— Подожди, подожди, — крикнул он. — Что-то рождается в моей голове. Как сказал Лейзер? Янки Елеазар? А меня как будут звать там? Янки Коган? Говорю вам, что я еду… За имя янки — готов отдать свою жизнь. Завтра иду в город. Нахожу кошелек с деньгами. Завтра иду в город. Является сотня дел. Не мешай мне, Хова… Слушайте…
Он заволновался и возвысил голос. Так хотелось ему хорошего, человеческого, что вся правда страшной жизни как бы по волшебству отошла от него, и все, увлеченные его голосом, его жестами, сверканием глаз, на миг покорились ему… Да, через неделю все едут, все едут!
— Ну, ну, — подгонял его Лейзер, — не останавливайтесь же! Ну, ну…
И Коган продолжал творить свою сказку, находя каждый раз новые, удивительные слова, и так страстна была жажда по тихой спокойной жизни, что и Хова покорилась ему… Через неделю они уедут!..
