Рассказы - [88]

— Глупости, Джим, мы же давно все решили, — возразила она и начала деловито переставлять на полках консервные банки.

Пришли за ежедневной порцией лакричного ассорти дети Максвеллов — стайка шумливых голодных воробьев. Когда за детьми закрылась дверь, она сказала:

— Ты опоздаешь к майору Драйверу, Джим. Когда будешь перекусывать, выпей чаю, пусть они тебе дадут. Сегодня ветрено.

Уж очень она заботится о его здоровье. Эстер смутилась, вспомнив, как в свое время злые языки утверждали, будто она вышла замуж за Джима только потому, что он такой могучий и сильный, и вот оказалось, что она сильнее его, все держится на ее мужестве. Но Джим ответил на ее заботу заботой:

— Ты не спишь, это очень плохо, — сказал он, — посоветуйся с доктором. Теперь есть много всяких лекарств от бессонницы.

— А ты-то откуда знаешь, как я сплю! — шутливо возмутилась она. — Храпишь всю ночь, хоть из пушек пали. — Ее наполнила нежность к Джиму, и она рассердилась на себя. Нежность, нежность, разве она избавит от обыденности, которая разъедает их жизнь? — Сегодня, слава богу, короткий день, — бодро сказала она, — пойду пить чай к Эйлин Картер.

— А, это хорошо, сходи. — И он улыбнулся, блеснув великолепными белыми зубами, которыми она до сих пор любовалась. Но Эстер знала, как не по душе Джиму ее дружба с Эйлин, их светские беседы о книгах и цветах и о религии, в которых он не мог участвовать.

Пришла мисс Медоуз купить пять ярдов резинки, но Джим ее словно не заметил. Он подошел к Эстер и прошептал:

— Серьезно, давай отправим мать, ведь доктор советует. Так будет лучше.

Но Эстер лишь покачала головой. Пусть она не дала ему детей, но увезти из дому его мать она не позволит. Она повернулась к мисс Медоуз, но Джим успел дотронуться до ее руки и шепнуть: «Спасибо, родная». Как давно он не говорил ей этих слов, как давно не сжимал ее руки и как живо его прикосновение напомнило ей дни их тайной любви, их редкие встречи на людях, в магазине или на рынке, когда скандал еще не разразился и нужно было все скрывать и они могли только изредка украдкой коснуться друг друга, взяться за руки. Нежность, которая нахлынула на нее сейчас, была так мало отравлена раздражением, что мисс Медоуз сказала, принимая свой пакетик с резинкой:

— А вам, миссис Баррингтон, и холод нипочем. Да и то сказать — вы всегда на ногах.

Наверное, нудные, отупляющие заботы дня скоро погасили бы эту вновь пробудившуюся незамутненную нежность к Джиму, но вдруг случайный покупатель всколыхнул в памяти Эстер прошлое. Все годы, что они прожили на своей ферме в Йоркширском захолустье, она холодела при совершенно неправдоподобном предположении, что случай может занести к ним каких-нибудь знакомых из Суссекса, и тогда снова оживет весь ужас скандала, и самое страшное — рухнет стена, которую она возвела вокруг раненой гордости Джима. Впрочем, в последние годы, после того как отец ее умер, а мать переехала к сестре в Кению, суссекские лица отдалились, стали расплываться, и страх, что они вторгнутся в их жизнь, перестал ее преследовать. Зато здесь, в их лавке, как ни далека была эта мидлендская деревушка от прихода ее отца на юге, такая встреча была куда вероятней, и как раз нынешним утром она произошла.

Лицо мужчины, который вошел в лавку, показалось Эстер знакомым; когда он спросил сигареты, она его узнала. Это был Чарльз Стэнтон, сквозь его черты все еще проступал четырнадцатилетний подросток, который когда-то во все глаза глядел на нее, завороженный таинственными перешептываниями взрослых. Наверное, детская память оказалась не такой прочной, потому что он не узнал ее. Когда он вышел, Эстер осторожно выглянула в окно из-за стоящих пирамидой коробок с пшеничными хлопьями и банок какао. Да, так и есть, в «форде» сидела миссис Стэнтон, грузная, вульгарная, крикливо одетая, она почти не изменилась с тех времен, когда все отвернулись от Эстер после скандала и эта женщина, движимая любопытством еще более жгучим, чем у ее сына, пригрела ее. Вспомнив, как была к ней добра миссис Стэнтон, Эстер метнулась было к двери окликнуть путешественников, но ее тут же пронзило воспоминание о том, что в те дни было трудно вынести даже доброту, и она вернулась. Она с облегчением услышала шум отъезжающей машины, и все-таки эта встреча, произошедшая из-за того, что миссис Стэнтон любила путешествовать со своим сыном и что Чарльзу во время их поездки вдруг вздумалось остановиться здесь за сигаретами, сорвала защитную пелену, которую усталость протянула между Эстер и «самыми страшными днями в ее жизни».

После того как жена Джима устроила ей сцену, Эстер, будь на то ее воля, да и, кстати, воля ее матери, и часа бы не осталась в родительском доме. Но ее отец восстал. «Если у тебя есть ко мне хоть капля уважения, Эстер, ты останешься и выдержишь все до конца. Я постараюсь тебе помочь, постараюсь даже простить тебя, но при условии, что ты не сбежишь. Я все могу простить — иначе какой бы я был священник, — но трусости я не прощу никогда». Конечно, дело тут было не в ней, а в той беспощадной войне, которую отец вел со своим приходом. «Я научу этих людей христианскому милосердию, пусть даже мне придется бичевать их стыдом». Конечно, отцу не удалось научить своих прихожан христианскому милосердию, и когда Эстер через две недели сбежала, положив тем самым конец его борьбе, он был доволен.