Теперь он был один. Совершенно один.
На другой день он стал ощущать первые угрызения совести. Ему вспоминались ее голос и ее лицо, их первые счастливые дни. Он перебрал в уме все прежние разногласия и увидел ясно, что часто бывал не прав. Он сознавал, что относился к ней несправедливо, что всегда думал только о себе. Она ведь не для себя хотела, чтобы он закончил книгу, а ради него. Он был невыдержан и жесток, и ссоры, убивавшие их любовь, случались по его вине.
Он думал о том, с какой готовностью и радостью согласилась она искупаться вместе, — в надежде, что это знак примирения.
По мере того как подобные мысли посещали его, мука и раскаяние заполняли его сердце. Она была единственной, кто ответил на его любовь, кто видел в нем нечто большее, чем маленького человечка, склонившегося над гроссбухами в тихом офисе, — а он убил ее.
Он шептал ее имя, но она ушла, умерла, и виною тому был он. Он упал на землю и зарыдал.
В последовавшие недели он, хотя и безумно по ней тосковал, стал примиряться с этой потерей. Он почувствовал, что нечто очень важное вошло в его жизнь и изменило его навсегда. Совесть жалила его за совершенное убийство, но эта была сладостная боль.
Пять месяцев спустя его спасли. С громадного парохода спустилась маленькая шлюпка, и матросы помогли ему вскарабкаться в нее. Его доставили на борт, подняли по веревочной лестнице, накормили, дали выспаться, и, вполне придя в себя, он предстал перед капитаном.
Капитан, маленький седой человек в вылинявшей форме, указал ему на стул рядом со столом.
— Сколько времени вы пробыли на острове? — спросил он.
— Не знаю.
— Вы были один? — спросил капитан вежливо. — Все время?
— Нет, — ответил он. — Со мной была женщина. Дорин Палмер.
— Где же она? — удивился капитан.
— Она мертва. — И он заплакал. — Мы спорили, ругались, и я убил ее. Я утопил ее, и тело унесло в море.
Капитан глядел на него, не зная, что сказать или сделать, потом решил не делать ничего, а просто по прибытии в Сиэтл сдать спасенного властям.
Полиция в Сиэтле выслушала вначале капитана, а потом допросила Джима Килбрайда. Он сразу сознался в убийстве, повторяя, что совесть мучит его с тех пор. Говорил он связно и разумно, отвечал подробно на все вопросы о его жизни на острове и о совершенном им преступлении, и никому не пришло в голову, что он сумасшедший. Стенографистка отпечатала его показания, и он их подписал.
Сослуживцы, посетившие его в тюрьме, смотрели на него с любопытством. Вот ведь как они в нем ошибались. Он принимал их благоговейный интерес с улыбкой.
Ему предоставили адвоката, но суд по справедливости признал его виновным в убийстве первой степени. Во время слушания дела он держался спокойно и достойно, и никто не мог бы узнать в нем ничтожного клерка. Его приговорили к газовой камере, и приговор был приведен в исполнение.
Дело было в четверг, где-то около четырех часов дня, когда миссис Эйлин Келли увидела промелькнувшую в мусоропроводе своего дома человеческую руку. Как она объяснила потом полицейскому детективу, прибывшему по ее истеричному вызову, чтобы на месте выяснить детали случившегося: «Я открыла дверцу люка, чтобы сбросить пакет с мусором, то-олько просунула его в отверстие, и вдруг — шлеп! — прямо на него сверху сваливается рука».
— Значит, говорите, рука… — пробормотал детектив, представившийся ей как Шон Райан.
Миссис Келли энергично закивала. — Ну да. Я даже пальцы успела разглядеть — скрюченные такие, словно манили меня к себе.
— Понятно. — Детектив Райан сделал в блокноте пару пометок. — А что потом?
— Ну от страха я как стояла, так прямо и подпрыгнула. Да и кто не подпрыгнул бы, окажись он на моем месте? Дверца захлопнулась, а когда я снова открыла ее, чтобы еще раз посмотреть, рука уже провалилась вниз, прямо в топку. У нас, видите ли, мусор сжигается прямо в доме — есть такая специальная топка в подвале.
— Понятно, — вновь проговорил Райан. Это был невысокий, коренастый мужчина с испещренным морщинами лицом и редеющими волосами. — А может, нам следует взглянуть на мусоропровод, который ведет в эту самую топку?
— Да, он там, в холле.
Миссис Келли лично взялась проводить его — маленькая, но весьма плотная пятидесятишестилетняя женщина, овдовевшая пять лет назад. После кончины ее мужа Бертрама, принадлежавший ему бар, который располагался в одном квартале от дома на углу Сорок шестой стрит и Девятой авеню, стал ее собственностью. Оказавшись без главы семейства, женщина была вынуждена нанять управляющего и одновременно бармена и последние годы в полном одиночестве прожила в своей четырехкомнатной квартире на Сорок шестой стрит, где до этого провела с ныне покойным супругом едва ли не всю свою жизнь.
Они вышли на просторную лестничную площадку, которую миссис Келли почему-то называла холлом, и полицейский сразу же увидел в стене почти напротив квартиры дверцу мусоропровода. Подойдя к ней, женщина привычным движением распахнула металлическую створку, размеры которой составляли примерно один квадратный фут.
Райан заглянул внутрь шахты. — Однако темновато… — заметил он.