Рассказы - [71]

Обогнали бредущую по дороге семью из восьми или девяти человек. Все хлестали себя на ходу ветками дикой пальметты по пяткам, по плечам, по коленям, по груди, по затылку, по локтям, по кистям рук — казалось, это игра, в которую каждый играет с самим собой.

Он хлопнул себя по лбу и прибавил газу. (Если он привезет домой малярию, от жены пощады не жди.)

Все больше крабов и рачков попадалось им на дороге, одни семенили, другие ползли. Все эти крошечные существа — мелкие курьезы творения — упорно двигались к своей цели, иные гибли по пути, и, чем дальше они углублялись в этот край, тем больше этих существ гибло. По скатам кюветов сосредоточенно карабкались черепахи.

За кюветами, на придорожных полосах, было и того хуже — там кишели твари, чью шкуру не пробить и пулей, чудовища словно бы из другого мира, улыбки, дошедшие до нас сквозь миллиарды лет.

— Проснитесь. — Она легонько тронула его локтем — чисто северный жест, — и как раз вовремя. Машина неслась по самому краю обочины. Не снижая скорости, он развернул свою карту.

Река горела, точно в ней занялась заря; они поднимались на дамбу по узкой, усыпанной ракушками дороге.

— Переправимся на ту сторону здесь? — вежливо спросил он.

Можно было подумать, он ездил по этой дороге много лет и точно знал, сколько миль до переправы и долго ли их будет ждать этот крошечный паром. Машина спустилась по скату дамбы и въехала на него в последнюю минуту — последняя машина, которая могла там уместиться. Он мастерски вписался в узкую щель на палубе под жидкой тенью одной-единственной ивы, закрывавшей маленький, допотопного вида паром, о борт которого плескалась вода.

— Да где же его так долго нелегкая носила? Вот мы его сейчас за это макнем! — крикнул кто-то из толпы черноглазых, с оливковой кожей парней в ярких праздничных рубашках, которые стояли у ограждения и теперь кинулись обнимать друг друга от радости, что наконец-то паром заполнился. Другой парень, глядя на нее с восхищенной улыбкой, вывел на запылившейся дверце с ее стороны свои инициалы.

Она открыла дверцу и вышла на палубу, постояла в нерешительности, потом начала подниматься по узкой железной лесенке. Через минуту она уже была над их машиной, на крошечном мостике под окном капитанской рубки, рядом с трубой гудка.

Паром все не отчаливал и не отчаливал, точно заснул, — казалось, он слишком перегружен и не решается отойти от берега, — и она успела оглядеть сверху плоскую палубу, отделенную от маслянисто сверкающих волн лишь ржавыми полосками бортов.

Пассажиры, которые ходили и толпились внизу, тоже почему-то казались из прошлого века — путешественники-провинциалы. У них было отличное настроение. Все знали друг друга. Из рук в руки передавали банки с пивом, громко решали, кто выиграл пари, заключали новые по поводу каких-то местных дел, которые все с жаром обсуждали. Один рыжий детина вошел в такой азарт, споря со своим приятелем на другом конце парома, что поставил на кон полный грузовик креветок — почти все грузовики на пароме были нагружены креветками, — народ стал шутливо кричать, что креветки давно протухли, а рыжий пламенно уверял: «Свежее не бывает, сами поглядите! Еще живые!» Парни стояли, положив друг другу руки на плечи, и рассеянно глядели по сторонам — ждали, что будет дальше.

Сзади галдело радио. Прямо над ее головой похожий на огромного кота капитан с увлечением слушал сообщение об угоне дорогого автомобиля.

Наконец ухнул исполинской силы взрыв — паром загудел. От этого звука все очертания задрожали, все произнесли что-то — все, кроме нее.

Паром тронулся так плавно, что никто этого даже и не заметил, но у нее слетела шляпа. Кружась, она стала падать вниз, на палубу, но он, к счастью, успел выскочить из машины и поймать ее. Теперь все, не таясь, глядели на нее, а она стояла наверху, прикрывая голову руками.

Они выплыли из тени ивы, и дерево стало удаляться. Жара упала ей на голову как камень. Она держалась за горячие перила мостика. Казалось, что она плывет на печке. Неожиданно поднявшийся крепкий ветер рвал ее юбку, волосы летели и развевались, а она стояла опустив плечи и думала, что все они, конечно, видят: все ее существо сосредоточилось в ожидании. Ее сжимающие перила руки, сумочка, раскачивающаяся на запястье, — казалось, это просто предметы, выцветающие здесь на солнце, они не принадлежат никому; кожа ее лица стала нечувствительной; может быть, она плакала и сама того не сознавала. Внизу, прямо под мостиком, стоял он, она видела его черную тень, свою шляпу, его черные волосы. Волосы трепал ветер, и они казались слишком длинными. Откуда ему было знать, что сверху они отливают рыжиной, точно мех какого-то зверя. Когда она подняла голову и взгляд ее скользнул вдаль, по бурым волнам промчался вихрь света, словно под водой вспыхнула звезда.

Он все-таки принес ей наверх спасенную шляпу. Она взяла ее — зачем она ей сейчас? — и прижала рвущуюся юбку. Пассажиры внизу перебрасывались сдержанными замечаниями, хотя лица их горели любопытством.

— Как по-вашему, откуда он?

— Спорю, из Лафитта.

— Из Лафитта? А на что споришь?

Они сидели на корточках в тени грузовиков и смеялись.