Рассказы - [61]

— А сегодня еще жарче, верно?

Я посадил Мейдин Самролл в машину, и мы стали ездить взад-вперед по улице. Она жила в той же деревне, что и Сиссэмы. Ей едва минуло восемнадцать.

— Гляньте! Не хуже городских! — И она протянула мне руки в новеньких белых перчатках.

Мейдин садилась рядом, неприятных тем никогда не касалась, болтала о своих «Крупах и кормах» — она там вела бухгалтерию, — о старом Муди, о том, как ей живется в Моргане, — она ведь, кроме своей деревни да школы, ничего не видела. О своей работе: мама ее до сих пор недовольна, что она пошла служить. О том, как к ней люди славно относятся: я нет-нет да подвезу ее домой, так-то она возвращается на грузовике Реда Фергюсона, он кока-колу развозит, ну и ее заодно подкидывает.

— Я уж надежду потеряла, что вы меня заметите, Ран. А я и перчатки старалась не запачкать: что, как придется в машине домой ехать?

Глаза у меня не те, я ей говорю. Тогда извините, говорит. Она конфузилась — только-только ведь из деревни, поэтому рада была лишнему случаю извиниться. Я не спеша проехался еще несколько раз взад-вперед. Мистер Стептоу волоком тащил мешок с письмами на почту — они с Мейдин помахали друг другу. В пресвитерианской церкви миссис Спайтс играла «Благословен еси, Господи, научи меня оправданиям Твоим». Мейдин слушала. А на улице все те же люди — кто с порогов домов, кто из машин — махали нам. Мейдин усердно махала им в ответ синим платочком. Махала им так же, как и мне махала.

— Целый день сидеть взаперти и считать деньги — такого, Ран, никакие глаза не выдержат, — поддержала она разговор.

Она знала все, в Моргане ее всякий мог просветить, и дня три-четыре, после того, первого раза, я подсаживал ее в машину, катал взад-вперед по улице, угощал коктейлем у Джонни Лумиса и через Олд-Форкс отвозил пригородами домой и там высаживал, и она так по-доброму говорила — вот как про то, отчего я хуже вижу. Добрая душа: с ней мне было разве что чуть хуже, чем одному.

Я отвозил ее домой и возвращался в Моргану, в комнату, которую снимал у мисс Франсин Мерфи.

В следующий раз я доехал до конца улицы и свернул к Старкам. Больше не владел собой.

Мейдин ни слова не проронила, пока мы не подъехали к самому их дому.

— Ран! — говорит.

Нет, она ни о чем не спрашивала. Просто напоминала, что я не один, но о чем, о чем, а об этом я не забыл. Я вылез из машины, обошел ее, открыл дверцу перед Мейдин.

— Вы хотите меня с собой взять? — говорит она. — Ну пожалуйста, не надо.

И опустила голову. Я увидел белый-пребелый пробор в ее волосах.

— Вот именно, — говорю. — Почему бы нам не зайти, не навестить Джинни?

Я больше не владел собой — вот почему.

— Зайду к ним и тебя возьму с собой.

И ведь мистер Друзи Кармайкл что ни день твердил: мол, почему бы тебе не переехать к нам, сынок, — и, пока нахлобучивал свою широкополую, вроде твоей, отец, шляпу, все увещевал: почему бы тебе не поспать в холодке — мы бы тебя уложили прямо под вентилятором, у нас их на всех хватит. Мейми простить тебе не может, что ты жаришься в этой конуре, когда тебе переехать всего пять минут — через дорогу же, Ран, послушай Мейми, она не я, она найдет, что тебе сказать. Задержится еще с минуту в дверях, потом только уйдет. Постоит, занеся трость над головой — ту самую, которую мы с Вуди Спайтсом купили ему в складчину, когда его избрали мэром, — стращает меня, стращает уютом, пока я не отвечу: «Спасибо, сэр, но никак не могу».

Мейдин шла рядом со мной. Мы пересекли прокаленный Старков двор, стараясь держаться в тени разросшейся индийской сирени — ее режуще яркие цветы клонились к земле, точно плоды, казалось, они вот-вот упадут. Первой, отец, кинулась к окну моя теща, мисс Лиззи Морган. Кому, как не ей, и узнать первой, что я вернулся. Раздвинула занавески железным вязальным крючком и смотрела, как Рандалл Маклейн идет к ее дому — и с собой это ж надо кого привел.

— Что тебе нужно, Ран Маклейн?

Но я не посмотрел на нее, и тогда она постучала по подоконнику крючком.

— Я у Старков в доме никогда не бывала, — сказала Мейдин, и я не сдержал улыбки.

У меня почему-то отлегло от души. Поблизости, похоже, распустились лилии, и я вдохнул полной грудью их эфирный дух: сознание ведь, бывает, отключается, а бывает, и нет. Я толкнул проволочную раму, переступил порог. Наверху в доме мисс Лиззи крикнула: «Джинни, милочка!» — можно подумать, к Джинни кавалер пришел.

Джинни — она не ушла играть в крокет — стояла перед зеркалом в холле, расставив ноги, и стригла волосы, прядь за прядью. Пряди падали к ее ногам. На ней были соломенные босоножки, какие делают на заказ, и мальчиковые шорты. Она поглядела на меня в упор и сказала:

— Подоспел вовремя — скажешь, когда остановиться.

Она уже выстригла себе челку. И вот о чем мне напомнила ее улыбка: так ребенок рот разинет, а плакать не плачет, пока не придет тот, ради кого он плакать собрался.

Повернулась к зеркалу и отрезала еще прядь.

— «Доверься порыву…»[7]… — Увидела Мейдин и давай отстригать прядь за прядью здоровенными ножницами. — И вы тоже входите и перчатки снимите. — Все ясно, она с этой ее сметливостью, предвиденью сродни, сразу поняла: во-первых, что я вернусь, когда лето меня дожмет, а во-вторых, что, скорее всего, я прихвачу с собой чужого человека, если найду такого, который сдуру согласится со мной пойти, чтобы, когда приду, прийти в дом не одному.