Рассказы - [30]
Естественно, всех это раздражает.
— До шестидесяти лет жил один, наконец женился, а спрашивается — зачем? — говорят друг другу люди, явно пытаясь оправдать свое равнодушие и свое раздражение. Даже когда в Натчезе думают, что его может хватить удар во время празднеств в честь отцов-пилигримов и он упадет прямо на глазах нарядной толпы, все лишь вздыхают, как бы желая сказать, что никто, кроме него, не виноват, зачем нужна эта оскорбительная и ненадежная бодрость. Нужно, чтобы его всегда сопровождал мальчишка-негр. Ох уж это его драгоценное здоровье, никогда еще оно не было столь цветущим! С каким строгим, укоризненным выражением стоит мистер Марблхолл на углу, дожидаясь, пока проедет транспорт, чтобы он мог перейти на ту сторону. Так и кажется, что он сейчас крикнет, потрясая тростью: «Вот, глядите — каков я! Видели?» Но никто в городе не замечает ни его строгости, ни укоризны. Ну старик и старик, что в нем особенного? Может быть, он каждую ночь танцует в раю с кордебалетом ангелов, но даже такое известие никого в Натчезе не расшевелило бы. И никто никогда не узнает, что мистер Марблхолл ведет двойную жизнь.
Самое удивительное, что эта двойная жизнь началась совсем недавно. Он ждал до шестидесяти лег. Ну не безумие ли? А до того он, по сути, и не жил. Не знал, что ему делать. Казалось, год за годом длится его первый бал. Он слонялся, почитывал книги из отцовской библиотеки, в молодости съездил во Францию, но ему там не понравилось.
Попробуйте проехаться по улицам этого раскинувшегося на холмах городка — вы очень скоро потеряетесь. Небольшие особнячки с портиками неотличимо похожи друг на друга. Желтеющие японские мелии поднимаются выше крыш, перед домом круглые клумбы — как будто кто-то откусил кусок зеленого газона; скрипят затянутые москитной сеткой двери, громыхают фургоны, развозящие лед, смеются играющие дети. Никому никогда не придет в голову поглядеть, кто живет в таком доме. В это время дня хозяева сами выходят на улицу и поливают из шланга мостовую, чтобы прибить пыль, потом сидят на веранде и наконец возвращаются в комнаты, где два часа играет радио. Такое впечатление, что оно скорбит, оплакивает их. Спать жители ложатся рано.
Не удивляйтесь, если увидите возле одного из таких домов мистера Марблхолла, он будет стоять возле цинний, посаженных вдоль дорожки к парадному крыльцу, и осторожно, бережно, чтобы упаси Бог как-нибудь не повредить себе, наклоняться к цветам — он хочет полюбоваться ими. Конечно же, это он их посадил! Цветы бурые: каждый лепесток — маленькое сердечко, наполненное пылью. У этих цветов нет запаха. Сумерки, стрекочут цикады, еще более сгущая темноту; никто ничего не видит. Зачем мистер Марблхолл наклоняется к цинниям? Этой тайны никогда не разгадать. А он по-прежнему стоит перед нами, живой, во плоти, такой старый, ведущий странную, двойную жизнь.
В этой жизни у него есть другая жена, она стоит на залитой ночной темнотой веранде возле горшка с папоротником и вопит — беседует с соседкой. Эта жена еще хуже той. Она ниже, толще, массивнее, не такая, правда, безобразная, но нескладная — дальше некуда. Кажется, будто ее вырубили из дерева — она похожа на топорную балясину в лестничных перилах любого дома в Натчезе, даже головка у нее такая же маленькая, скучная, круглая и глупая, — или на баварскую ведьму с гравюры: указательный палец вытянут, воздух вокруг вьется вихрем. Но в отличие от ведьмы она не носится, она стоит столбом — квадратные плечи застыли, ни одна складка коричневого, прямого, как труба, платья не шевельнется, маленькие тупоносые домашние туфли словно вросли в пол. Стоит как истукан и вопит что-то соседке.
Эта жена считает, что мистера Марблхолла зовут мистер Берд.
— Представляете, я прошу мистера Берда: «Ложись спать!», а он? Нет, вы посмотрите на него! — трещит она. — Не понимаю, хоть убейте!
