Рассказы - [3]

— Вы будете жить в этом доме, в комнате, смежной с комнатой господина Цитрина. Ваша работа будет заключаться в том, что вы повсюду будете следовать за ним, но на определенном расстоянии, так, чтобы он вас не видел. Должен вам сказать, что господин Цитрин очень близорук и это значительно облегчит ваше задание. Вечером вы будете составлять отчет о том, что господин Цитрин делал в течение дня, и будете читать его господину Цитрину перед тем, как вручить. Не скрою, что работа будет требовать от вас большой наблюдательности, безупречной честности, и надеюсь…

Речь течет быстро, мягко, мелодично. Тихо спускаются сумерки, и чужой парень уже кажется не таким и чужим. Господину Цитрину представляется, что они знакомы давно, но расставались на какое-то время, а теперь снова встретились через много лет. Это ощущение давнего знакомства ему очень приятно, хотя он хорошо знает, что оно ошибочно. Оврей-Пелиссак встает:

— Мне остается только спросить, как вас зовут.

— Жан Пиге.

Глава II

До несчастного случая господин Цитрин жил в Меце, на тихой улочке, в розовом кирпичном доме, стоявшем посреди цветущего садика.

Он был холост, жил на ренту и умел разумно организовать досуг. Утром он копался в садике или мастерил мух для наживки. Делал он их из гороха, крылышки из кусочков целлофана, а лапки из лески. Он мог также часами раскладывать, клеить, отклеивать и переклеивать многочисленные марки своей коллекции. После обеда он отдыхал до пяти часов, давая желудку возможность спокойно переварить еду. К нему часто заходили друзья. У господина Цитрина было немало друзей. Его отзывчивость, добродушный юмор, беззаботность, искренняя приветливость привлекали людей. Гостей он обычно принимал, сидя среди подушек в глубоком кресле, с двух сторон обставленном маленькими столиками, на одном из которых стояли прохладительные напитки, а на втором — соленые сухарики для возбуждения жажды. Старуха Марта, экономка господина Цитрина, не успевала проводить вас в гостиную, а уже сам хозяин торопился навстречу с раскрытыми объятиями и доброй улыбкой.

«Неужели это вы? Вы?» — приговаривал он, одновременно радуясь и как бы удивляясь, даже тогда, когда он точно знал, что вы должны прийти в определенное время. Он немедленно увлекал вас к стулу, который располагал против своего, и со сладостной растроганностью смотрел, как вы усаживаетесь, приговаривая: «Вот так! Вот так!..» — будто каждое ваше движение приносило ему особенное удовлетворение. Затем он расспрашивал о вашем здоровье, о ваших делах и упрашивал попробовать какой-нибудь напиток или пирожное, чтобы подкрепиться, неизвестно после чего.

— Я знаю, что вы любите, — говорил он, — вы попробуете вот это, это и это, а выпьете вот это!

Если гость отказывался, он кричал:

— Марта! Нашему гостю больше не нравятся ни ваши пирожки, ни ананасовый сок!

Гость, смеясь, возражал, а господин Цитрин, тоже посмеиваясь, потирал руки, покачивая головой, и повторял:

— Ни пирожки! Ни ананасовый сок! Ничего не понимаю. Но, может, выпьете хоть немного апельсинового напитка?

Гость наконец давал себя уговорить, и господин Цитрин радостно подмигивал и приговаривал:

— Постойте! Постойте! Постойте! А я уже решил, что вы не голодны! И не хотите пить!

Когда гость уже угощался, господин Цитрин заводил с ним медленный разговор на какую-то общую тему, например, о будущем сельского хозяйства во Франции, либо о влиянии пейзажа на характер человека, либо о том, как было бы хорошо построить «деревню братства», где все друзья господина Цитрина жили бы каждый в собственном маленьком домике.

Он говорил, зажмурив глаза, время от времени быстро облизывая губы так, будто кто-то нарочно намазал их медом. Эта мимика и эти разговоры, которые постороннему могли бы показаться странными, были у господина Цитрина проявлением искренней радости. Он всегда радовался каждому гостю, независимо от того, кто приходил. Каждый раз его удивляло и приятно поражало, будто незаслуженная им награда, то, что кто-то, кто бы он ни был, побеспокоился, зайдя к нему. Правду говоря, ему нравилось быть всеобщим любимцем. Это чувство могло бы перерасти в манию, если бы господин Цитрин не жил в таком благоприятном окружении. Поэтому после несчастного случая его удручала далее не так потеря памяти, как то, что ему придется уехать из города, в котором все знали и уважали его, туда, где никому не будет до него дела. Он так, наверное, и не решился бы на эту поездку, если бы не уговоры друзей, угрозы Оврей-Пелиссака и твердое обещание, что старуха Марта поедет вместе с ним.

Вот уже два месяца он в Париже, а до сих пор жалеет, что дал себя уговорить. Но впрочем, делалось все для того, чтобы он не замечал неудобств, связанных с таким неуместным изменением в его жизни. Хотя он и нанял в Нейи полностью меблированную квартиру, старуха Марта сделала так, чтобы оформление комнат напоминало ему их домик в Меце. Особенно она позаботилась о письменном столе, за которым господин Цитрин долго и охотно сидел. Если бы не серая стена соседнего каменного здания, которая затеняла окно, можно было подумать, что это их гостиная в Меце, где господин Цитрин угощал когда-то своих многочисленных друзей. Заботливая служанка привезла с собой даже коллекцию настенных часов, которой ее хозяин особенно гордился. Часы эти имели круглые, продолговатые, звездчатые, раскрашенные и покрытые странными отверстиями циферблаты, тикали, звонили и мелодично били, когда им вздумается, под колпаками из гладкого стекла. После сытного обеда господин Цитрин, как и когда-то в Меце, засыпал в кресле под их тихую музыку. Но каким грустным и невыносимым было пробуждение! Комната, в которой так быстро наступают сумерки. Тишина, в которой едва слышно тикают часы, и когда по улице проезжает грузовой автомобиль, изредка зазвенит хрустальная подвеска люстры, или задрожит оконное стекло, один-единственный стакан на столике, одна-единственная тарелка. Господин Цитрин никак не может забыть, что он одинок в этом городе и никому не нужен.