Рассказы тридцатилетних - [154]

— Она красивая была?

— Первейшей красоты, — гордо ответил старик, будто не Ивану принадлежала Настенька, а ему. Он раздул ноздри, будто собираясь нюхнуть табаку, весеннего духа молодости, и пояснил виновато: — Чтой-то подступило, — поднял растопыренную волосатую пятерню к левому лацкану пиджака, махнул ей и сказал: — Настя была первейшей красоты женщина… Настя, Стюрато, когда погибла, мы думали, и Ваню хоронить придется. Не плакал, а чернел как головешка… На глазах.

— А что случилось? — спросил учитель, заволновавшись вдруг.

— Прихожу к нему однова, дружками уж стали, я ему вроде командера по крестьянству был, он меня, брат ты мой, слушался… Ну, прихожу. Насти нету, а Ваня сидит и глаз с печи не сводит, этак мне палец к губам: тихо, мол. Смотрю: у него к пальцу суровая нитка привязана одним концом, а другой конец за маятник. Ходики у него над головой. Сидит он и пальцем: туда-сюда, маятник двигает. Оказалось, Настя ушла телка привязывать на выгон, а ему наказала через десять минут хлеб из печи достать. Часы сломаны, ну и сообразил Иван маятник маять. Посмеялись мы этак же, нитку я у него отнял, стали хлеб допекать. И — гроза. Ребятишки с улицы прибежали мокрешеньки, шасть на печку. Гром, молния. Не пойди она тогда на выгон, и по сю пору бы жива была, и дружок мой… — голос Малых опять ушел в глубину горла, — сидел бы сейчас со мной тут вота… Вот и хлеб, вот и взрывник…

— Ее молния?.. — участливо спросил учитель.

— Она… Настя на плече железный штырь несла…

— Который в землю вбивают?

— Но!.. Он и притянул…

Учитель сдержанно вздохнул и сказал:

— Да. Такое бывает…

— Бывает, бывает, — сказал старик. Учителю показалось, что старик сожалеет о поведанном ему, чужому человеку, и он решил не быть безучастным:

— А Иван-то что?

— Бился он тут, шибко бился в бедности с Настиными детишками. «В люди, — говорит, — их надо выводить, к хорошей жизни». А те — ну, варнаки, дети-то! И сам Ваня — чистое дитя… Был тут гармонист у нас, Славка Медников. Пришел к нему Ваня: продай гармошку! «Купи», — говорит. А гармония та, я тебе скажу, рубля не стоила. Планки ломаные, мехи протерлись, свищут, на выдохе голоса дребезжат. Но — тульская. Отдал Ваня Славке сто пиисят рублей в новых тогдашних деньгах, по сорок седьмому году. «Сам обучусь, — говорит, — и детишек выучу, артистами станут». Вот неделю пиликает, месяц пиликает… «Барыню» разучил. Надоело, видать, ребятишкам-то. Раз приходит с работы, а они сидят на крылечке и в эти штучки, свистульки, что внутри гармони, насвистывают — раскурочили музыку. Ваня смеется, всем рассказывает: мои-то что утворили… Смеется, а ведь сто пиисят рубликов да по тем временам деньги большие… Да. После он им лисапед из района привез, как сейчас говорят: кардан гнутый и семь восьмерок в колесе… Парнишки из того подержанного лисапеда на другой день уже коляску сделали, бегунки такие. Ваню запрягут, и он на манер жеребца их по деревне накатывает. Да. Смеялись над ним, вроде дурачок, а кто знал-то, каково мужику было?.. Настя одна… Сидим, бывало, вот так же именины у меня…

Учитель хлопнул себя по колену:

— Как же я не догадался! У вас, Николай Анкундинович, день рождения сегодня?

— Именины. Когда в церкви имя дали… — махнул рукой: ничего. И продолжил: — Да… Придет и давай мне: был бы у меня, Никола, киноаппарат, я бы все заснял, как и что есть… Чтобы никто не забыл дружка дружку, чтобы смотреть, какие мы молодые были, какие тут речка да поля. Ты, говорит, хоть и кулацкого роду, Никола, но и тебя бы я заснял…

— Николай Анкундинович, — встал учитель, — погодите спать ложиться, я через минуту-другую приду…

— Спасибо, что зашел, — поднялся и старик, — я что хотел спросить-то: как бумага в розыск пишется? Я хочу найти Ваню… Знаю, что в Приморье уехал с детьми, а вот куда? Мудреное ли это дело? Он сам-то детдомовский, родных нет… Как искать?

— Сейчас я приду, — почти силком усаживая его на место, сказал учитель. — Приду — и все сделаем.

Вскоре Владимир Иванович вернулся, за ним в дверь вкатилась криволапая коричневая собака и кинулась обнюхивать углы. Не в силах сдержать юную улыбку, учитель полез за пазуху пальто и достал небольшую коричневую коробку.

— С днем рождения, — он был счастлив и доволен собой.

— Учтиво, — глухо, пряча глаза, сказал старик, — только расходы-то зачем? У учителя зарплата… А-а! — рассердился на себя старик: — Не то говорю. Спасибо, Владимир Иванович, — он рассмотрел запонки, поднося их поочередно к лампе: — Красиво-то как…

Володя заметил по трясущимся его рукам, что он сдерживает волнение.

Поздно ночью возвращался домой учитель. Благо дом хозяйки стоял через дорогу с потушенными огнями и незапертой дверью.

Ярослав Шипов

Счет

Брату было шесть, сестре — двенадцать. В конце лета их вывезли из Москвы.

Вокзал, ночь, затемнение. Крики, плач. Холодные, неотапливаемые — чтобы не было искр над крышей — вагоны. Ни матрацев, ни одеял. На нижних полках самая мелкота валетом по двое, на верхних — старшие по одному. Наглухо зашторены окна, но свет все равно не зажигают — фонари только у проводников.

Полустанки, разъезды, станции. На станциях — кипяток. Воспитатели заваривают в бидонах чай — морковный, фруктовый, выдают сухие пайки. Семафоры, водокачки, стрелки, тупики, мосты, у мостов охрана, зенитки.