Рассказы - [9]

Машина сообщает: «Недостаточно воды».

Снимаешь крышку, наполняешь резервуар водой, нажимаешь кнопочку «Большая чашка».

На дисплее надпись: «Введите пароль».

Хлопаешь глазами.

Новая надпись: «Если вы забыли пароль, введите свой e-mail и пароль будет вам выслан».

Берешь чашку, поворачиваешься, чтобы уйти. За спиной раздается тревожный писк. Возвращаешься, читаешь на дисплее: «Уже и пошутить нельзя! Поставьте чашку на место. А то куда я буду наливать?»

Нажимаешь кнопочку «Большая чашка».

Некоторое время аппарат жужжит. Потом докладывает: «Нет кофейных зерен».

Насыпаешь зерна. Нажимаешь кнопочку.

Чашка наполняется.

Бросаешь в чашку сахар и уходишь.

На дисплее остается надпись: «А «спасибо»?»

Два товарища

27 сентября.

Федор.

Дорогой Григорий! Прежде всего, спешу сообщить тебе, что гордимся мы тобою безмерно — и я, и все иные твои товарищи, а уж в рассуждении девиц наших университетских — так об том и говорить нечего! Кто бы мог подумать, что выбор сей раз на тебя падет! А я так честно признаюсь: завидую тебе отчаянно! Что мы? Сидим тут в стольном граде, что твои маменькины сынки. Двадцатилетия достигли, иные и того старше, а жизни не постигли! Небо коптим да дарами Отечества, не нами созданными, довольствуемся. Тебе же карта выпала и Отечеству доблестью послужить, и с зерцалоликими пришельцами сразиться, и мир повидать… Где-то ты теперь, друг мой?

Хватились мы тебя в тот же день, как ты в университет не явился. После занятий принялся я твой дальнофон накручивать — нет ответа, лишь белый шум в раковине. Взял извозчика, поехал к тебе. Тут Фрол твой все мне и доложил.

Тут же сообщил я всем нашим, уговорились вечером собраться у «Волжского речника». Пили за твои будущие ратные подвиги. По-моему, в компании нашей, кто мужеского полу — все тебе завидуют. Девицы же в экзальтации пребывают, коей, право, не замечал я за ними ранее, а Татьяна Белецкая — возьми вдруг да истерику учини! Сию особу неразумную пришлось мне утешать и до дому проводить. Настояла, чтобы непременно назавтра идти в комендатуру, выяснять про тебя, что да как. Явилась ко мне с утра, я едва позавтракал, кофию даже выпить не успел. Разлетелась, щеки пылают, перчатки в руках мнет: «Ах, едемте же, Федор, едемте же скорее!» Явились в комендатуру, и в оном присутственном месте изволили нас удостоить официальным ответом: «Дворянин Григорий Давыдов, 20 лет от роду, студент Ярославского естественнонаучного университета призван для исполнения священного воинского долга пред Отечеством». (Ну, держитесь теперь, зерцалоликие!) И то еще сообщили в комендатуре, что возможности писать нам письма ты лишен из соображений военной секретности, зато мы тебе писать можем. Такая, стало быть, получается у нас с тобою симплексная связь. Да что ж тут поделаешь! На конверте должно номер воинской части указывать и имя твое, и таковые письма наши будут исправно в твои руки поступать. Спешу же отправкою этого первого к тебе послания, преисполненный прегорячего желания явить тебе дружескую преданность и поддержать твой боевой дух!

Сердечно твой, Федор, и кланяется тебе все наше студенчество.

P.S. А Белецкая-то, пожалуй, влюблена в тебя!

24 сентября.

Григорий.

Приветствую тебя, любезный друг мой Федор! Поверишь ли, откуда пишу к тебе? Да впрочем, прежде признайся честно: заметил ли, что товарищ твой исчез невесть куда? Эх, как же хотел бы я перемолвиться с тобою ныне по эфирному дальнофону, да нельзя, брат — сугубая секретность. Изъят у меня и самый дальнофон. Пишу же я сейчас, пребывая во чреве гондолы воздушного дирижабля, что несет меня и еще дюжины четыре молодых людей в место расположения воинской части.

Подлинно так, брат! Этаким макаром, изволишь ли видеть, распорядилась мною фортуна in comedia vitae! Летит по небу и творит тебе послание Григорий-воин, будущий защитник Отечества от зерцалоликих супостатов. Кто мог вчера еще предположить подобное? Хотя ведь, по правде сказать, имелось предчувствие! Третьего дня сон мне был: будто стою я в беседке, что на Стрелке, гляжу вниз, на воду, и вдруг отрывается беседка от земли, да в небеса взлетает. Старый Фрол мой, коему поведал я поутру о том сновидении, не преминул истолковать: «Значит сие, барин, что в передней доле гипофиза гормон у вас вырабатывается, усиленному росту тканей поспешествующий!» Посмеялся я над суеверием его, да и забыл о том сне. А вон он чем обернулся!

Явились ночью, часов около трех. Насилу Фролу достучались. От шума уж и я пробудился. Фрол сперва — гнать их взашей, но как услышал: «Именем Главы!» — отпер тут же. Являются: Фрол со свечами, а за спиной его — двое комендантских вырастают.

— Григорий Давыдов?

— Чем могу служить, господа, в сей поздний час?

— Не нам. Отечеству послужите. Собирайтесь.

И вот — лечу ныне по небу к месту прохождения службы. Оно, конечно, с одной стороны, жаль прошлой жизни! Университет, театры, товарищи дорогие, девицы милые, Ярослав-столица. Эхма, где оно все теперь? Увижу ль вновь? Бог весть. Однако ж, правду сказать: в воодушевлении пребываю изрядном и дух занялся чувствами весьма романтическими! Поневоле героем романа сам себе рисуюсь. Даже и стыдно, право, как гимназист-мальчишка! А ведь не шуточное дело война-то, друг мой Федор! Не шуточное. Как знать, может уж чрез несколько дней в бой вступлю с зерцалоликими монстрами из иного измерения…