Рассказы старого матроса - [11]

А я все свое. Возьмите да возьмите.

Наконец, нахохотавшись вдоволь с приятелями, капитан говорит:

— Вот что. Я тебя возьму, если ты решишь мне три задачи. Решишь правильно — беру тебя и отца уговорю, не решишь — катись обратно в свою бухгалтерию.

Меня даже пот прошиб, какие же, думаю, это задачи? Что-нибудь мудреное.

Приятели от хохоту себе животики надрывали.

Капитан и говорит:

— Вот тебе первая задача: скажи, как тебя зовут.

У меня от волнения язык прилип к гортани. Стою и, как рыба, пасть разеваю. А тот свое:

— Говори, как тебя зовут.

Меня тут вдруг как молния осенила.

Чем свое имя брякнуть, я сообразил, в чем дело, и повторяю:

— Как тебя зовут.

Все так и крякнули.

Капитан даже коньяком поперхнулся от удовольствия. Говорит:

— Пррравильно! Ну, теперь вторая задача. Вот видишь, я из записной книжки вырываю два листочка. Тебе один, а мне другой. Теперь я на своем листочке напишу некое слово, а ты на своем листочке напиши то же самое.

Капитан долго писал, должно быть, слово длиннущее.

Впрочем, не знаю, что он там написал.

А я смекнул, в чем дело, принял у него карандаш и на своем билетике написал: «То же самое».

Вижу, капитан в восторге и приятели его тоже.

— Ну, теперь, — говорит, — третья задача. Это самая трудная. Вообрази, братец, что в древности существовал некий волшебный город. Каждого нового человека, который приходил в этот город, заставляли что-нибудь говорить, и если он говорил правду, то его сжигали, а если лгал, то его вешали. А вот один нашелся сказать нечто такое, что его нельзя было ни сжечь, ни повесить. Что же он такое сказал?

Тут уж я попотел. Да, должно быть, крепко мне хотелось попасть на «Топаз», потому что и тут меня осенило:

— Он сказал: «Вы меня повесите».

Все захлопали в ладоши.

Я вижу, что угадал верно, и начал объяснять, чтобы не подумали, будто я так зря брякнул.

— Если бы его повесили, — говорю, — значит, вышло бы, что он сказал правду, а за правду сжигали. А если бы сожгли, значит — он солгал, а за ложь вешали. Так и не могли они с ним ничего поделать.

Капитан хлопнул меня по плечу и сказал:

— Молодец!

Пощупал мускулы и опять сказал:

— Молодец! А с твоим отцом я потолкую.

Я прибежал домой ошалелый. Просто плясать был готов.

Только смотрю, вечером приходит отец чернее тучи.

— Ты это, — говорит, — что выдумал? Не бывать этому!

И для острастки меня разочек ремнем по спине вытянул. Сразу вся моя веселость пропала.

Для чего же это я задачи решал? Не урезонил-таки капитан старика.

Всю ночь не спал, утром бегу к капитану. Тот руками развел:

— Я бы, — говорит, — тебя взял с удовольствием, но родителя твоего не уговоришь. Вот упрямая башка. Подожди годочек.

Вижу, капитану самому бы хотелось меня взять.

«Ладно, — думаю, — если капитан за меня, так я уж сумею устроиться».

«Топаз» должен был сняться с якоря через несколько дней на рассвете. Он шел в Аргентину. Ночью накануне отплытия я пробрался на палубу и спрятался между сложенными запасными парусами. Я набил себе карманы сухарями и взял бутылку воды, потому что рассчитывал пролежать в своем убежище по крайней мере сутки.

Ночью было так тихо, что я начал сомневаться, снимается ли «Топаз». Но на рассвете подул свежий ветер. Покуда матросы с гвалтом носились вокруг меня, я лежал и уписывал сухари. Раза два я слышал голос отца. Должен сознаться, что каждый раз я при этом ежился. У меня заранее чесалась… поясница.

«Топаз» шел, должно быть, очень скоро, ибо ветер все крепчал и крепчал.

Я из осторожности решил пролежать в своем логове как можно дольше.

Наступила ночь. Взошла луна.

Я тихохонько высунул голову и поглядел на море.

На том месте, где должна была быть Франция, был ровный простор океана. Берега не видно. Я заснул спокойно. Проснувшись на другое утро, я вылез из-за парусов и побрел по палубе.

Мой отец стоял у руля.

Увидав меня, он так и подпрыгнул на месте, но не мог ничего сделать: руль-то ведь не бросишь.

Но так как язык его не был привязан к рулевому колесу, он стал меня ругать. Ну, и ругал же он меня! Я потом никогда уже и не слыхивал такой ругани.

Я стоял смирненько, будто сам не свой.

Вдруг кто-то треснул меня по спине. Оборачиваюсь — капитан.

Хохочет, а сам кричит отцу:

— Рулевому разговаривать воспрещается!

Отец кричит:

— Господин капитан, прикажите бросить его в море!

Тут кругом собрались все матросы и принялись урезонивать отца.

Отец слушал, слушал, да вдруг сам как фыркнет.

— Нет, — говорит, — каков гусь!

Потом для порядку он меня все-таки выдрал, но слегка. На другой день я уже мог сидеть.

Так и стал я моряком.

Очень просто.

И я не раскаялся в этом. Что ни говори, а лучше моря ничего быть не может. Эх, проклятая старость! Не увижу я теперь ни знойных островов, ни полярных льдин, ни китов, ни альбатросов. Эх, кабы я был молодым! Не сидел бы я тут, не кис бы на аркашонских дюнах. Ну, да что! Каждому свое время. Мое время прошло. Только из окна могу я теперь смотреть на милое море.

Мы сидели молча и разошлись поздно.

Дед не прогнал нас в тот вечер.

* * *

Через несколько дней весь Аркашон был охвачен волнением: Жозеф исчез.

Его родители сбились с ног. Они не знали, где искать его. От деда скрывали. Говорили ему, что Жозеф поехал к тетке в Бордо.