Рассказы - [14]

Так он подумал — не понять кто. А затем испугался, чего это он такое удумал. И страшно ему стало на мгновение. И забыл он все, что мгновение назад так ловко подумал. И пошел дальше, забывчивый и нелюдимый.

— А ты не врешь, бля?

— Я? Вру? — изумился не в шутку оранжевый мужичонка. — Да меня знаете как в детстве за честность лупили? Всю печень отбили, теперь больной хожу, как алкаш несчастный. А я просто честный. Мне мать всегда говорила: ох и честный ты, Сема, хреново тебе в жизни придется. Накаркала ведь зараза, представляете?

Молодой человек сказал, что он ему верит, он вообще по жизни доверчивый, а если оранжевый его обманет, он его уе…, не доходя до дома, зашибет, на хер, из «люгера», и поминай как звали.

Когда зашли во двор, парень на глазок попытался вычислить, а какой из этих шести подъездов самый обоссанный? Решил, что скорее всего второй. Ан нет. Ошибочка вышла. Пятый.

— Кто ж его так? — интересовался его величество покупатель, прыгая через ступеньки.

— Мы, жильцы, — с застенчивой гордостью ответил его ничтожество продавец. — Это ж наша общая, едрить ее в душу, территория. Однажды тут бич хотел поселиться. Но мы, чтоб нам чужого не гадили, вынесли бичару ногами вперед, и в сугроб мордой, в сугроб… Ишь чего: чужое нам гадить. Вот так-то, молодой человек, едрить его в душу, бичонка-то.

Они поднялись на площадку. Мужичонка долго возюкался с ключами, хрипел, кряхтел, постанывал, тыкая свои железячки в замочную дырку. Замочная дырка не поддавалась.

— Вот хрен, — чуть не плача, жаловался он. — А так легко всегда открывалась. А сегодня не хочет. Может, забаррикадировалась?

— А плохо стараешься, — флегматично заметил небритый. — Забаррикодироваль она тебе… А нежнее надо, мудила.

— Это как? — переспросил недогадливый.

— А смотри, мудила, — добродушно сказал невыбритый и после ласковых словес ткнул в оранжевого стволом.

Металлическое уперлось в ребра.

— Ой, — простонал тот, и затрясся лицом, затрясся животом, затрясся ручонками, и кишками, наверное, тоже, и ручонками затрястись не приминул.

И душой, наверное, затрясся, и правым полушарием мозга, и левым полушарием тоже, и аурой своей, слабенькой, белесоватой — тоже, и третьим глазом затрясся, закрытым, но несомненно присутствующим у него, как и у всех остальных представителей людского рода. И потянулся трясущимися ручонками к двери, ткнул в нее что-то, и открылась дверь, распахнулась во всю дверную ширь, заманивая гостей в полутемные квартирные недра.

— Сейчас я вам ее покажу, — радушно сказал оранжевый, скидывая с плеч ненужное больше пальто и старательно притыривая его то ли на гвоздь, то ли не на гвоздь, то ли на слоновий бивень, то ли на оленьи рога, то ли еще куда — что там по обыкновению украшает городские квартиры?

Клиент плаща не снимал. И даже ботинки не скидывал, и даже рубаху на груди не рвал, и — только представьте! — даже брюки не расстегнул. Скромноват, тиховат, застенчив, даром что пять лет без пушки не хаживал. Не разулся — хрен. Рубаху-то мог рвануть? Из уважения к людям?

На диване лежала малосимпатичная женщина лет пятидесяти, а то и больше, вряд ли меньше. Слишком уж малосимпатичная.

— Знакомьтесь, — сказал мужичонка. — Это моя матушка, а это мой деловой партнер.

— Очень приятно, — улыбнулась женщина. — Давайте пить чай? Или какао? Или кофе? Или колу? Или фанту? Или спрайт? А может, боржоми? А может, текилу? А может, коньяк? Или все-таки шампанское? Или все-таки кипяченую воду? А некипяченую? А кипяченую водку? А кипяченое молоко? А кипяченую болотную жижу? Но, может быть, все-таки чай? Ничего другого-то нет, ха-ха!

Минут пять хохотала, потом заплакала, потом опять хохотала, а потом опять летала под потолком, вот такие женские штучки.

— Нет, — вежливол отказал клиент. — Я боюсь, пить мы не будем. Я спешу, а так бы, конечно, выпил.

Женщина улыбнулась еще раз. Чисто, ясно, по-доброму, в половину своей некрасивой физиономии — и рот раздвинулся до ушей, хоть завязочки пришей.

— Моя матушка, — начал мужичок, большим пальцем левой руки тыкая в сторону своей матушки, — удивительной души человек. Она отзывчивая, искренняя и до ужаса добродельная. Она у меня кормилица, поилица и еще хрен знает кто… Она — человечина. А душа у нее! Христом богом клянусь, о…ть мне на этом месте. Она умеет стирать, гладить, готовить, сторожить, выгуливать собак, воспитывать детей, сажать картошку, полоть, поливать, окучивать, окапывать. Что еще умеешь, едрить твою в душу?

— Тараканов выводить могу, — призналась женщина в сокровенном.

— Вот-вот, — обрадовался ее сын. — И клопов, и мышей, и крыс, и других тварей. Попросить — и соседей выведет, если те мешают. А еще она у нас целительница, правда? От порчи лечит — вмиг. От сглазу — влет. От гонореи чуть дольше, но тоже немного умеет. Одного банкира от рака лечила, тот ее подарками завалил, потом, правда, дуба дал, но представьте, каково: самого банкира от самого рака лечить?

— От рака — это вещь, — хмыкнул клиент.

— А я что говорю? Клад, двуногий клад. Ночью не храпит, матерно не умеет, это же не женщина, это же черт знает что, это же Христом богом клянусь…