Рассказы (-) - [7]

Вам, дети, моих душевных мук не постичь. И Юрке - не понять, хотя он уважает своего старшего товарища. Товарища по сиротской доле. Скучно, дети, жить совсем без грез, без мечтаний. Начинаешь злобу копить внутри. Ищешь, на кого бы выплеснуть хотя бы ведерочко собственной душевной мути. И звереешь прямо у себя на глазах, и нехорошее, недетское удивление берет за горлышко. И двойку по физике исправлять нет сил и желания. Для кого она нужна, моя пятерка?

И физичка, дети, еще та старушка. Пикантные шарики-коленочки, грудочка в вырезе. Изучаешь ее обтянутые бедрышки, смотришь в ротик ее красненький, - мечтаешь, а какова козочка в деле? И вследствие своей законной подростковой мечтательности получаешь законную пару. Вследствие этого звереешь. И хочется мстить, дети.

А ведь по натуре Владимир Арнольдович человек великодушный, терпеливый. Сиротинушки мои, устали от моего урока? Уста-али. И я устал. И вы будете скоро уставать и потихонечку звереть. А сейчас на вас смотреть одно удовольствие. Такие вы все новенькие, как пуговички на кальсонах, одинаковые, с чубчиками, с глазенками.

Убедились, дети, Владимир Арнольдович совсем не страшный. А почему я сижу второй год в восьмом? А потому, что не люблю суеты и торопливости. Я основательный мужчина, дети. Посмотрите в мои глаза, дети. Разве с такими глазами можно кому-то причинить боль, исподтишка двинуть в спину.

А, Вовочка? Как ты считаешь? Я дурной, злой? Скажи свое мнение. Подними головку. Посмотри дяде в глаза и скажи. Дяденька не обидится".

Не знаю за других пацанов, но я еле сдержался, чтоб не выпалить со своего места: "Вы хитрый и еще притворяетесь! Потому что у вас глаза, как у уличного кота Митрофана, он совсем старенький и плохо воняет. Потому что, когда его погладишь, он застывает, а потом ка-ак куснет и сам оцарапает. Я его зна-аю!"

Но вместо меня ответил сам Вовка, который перед этим все выпячивал свой домашний мягкий живот и показывал всему притихшему и оцепенело внимающему малолетнему сиротскому люду свою гладкую боксерскую макушку с малиновыми ручками-ушами. Володька ответил старинным испытанным способом: в его курносой липке вдруг зародился низкий гундливый звук, отдаленно напоминающий самолетный, затем звучание захватило нижние этажи: мощные горловые связки, - тембр звука стал прозаичнее, шумливее. И, если не видеть субъекта, производящего этот шум, можно предположить, что кто-то включил пылесос и, балуясь, зажимает ему входное всасывающее отверстие.

Вовка самым беззастенчивым беззащитным образом распустил жалкие сиротские сопли цвета сгущенного молока...

Буйный Вовка расквасился совсем по-домашнему, будто перед ним сидела строгая, суровая, но все равно такая родная бабушка Нинка, которая забирала внучка домой на революционные и победные праздники, на Новый год, на каникулы, и совсем изредка просто так: на выходные, когда очень соскучивалась и имела лишние денежки, - это, когда не болела, не употребляла горькую, а целыми днями вязала на продажу нарядные зимние варежки, носки, шапочки и, продавши которые, частенько умудрялась пропивать выручку с товарками-подруженьками или (что уж чрезвычайно редко) с единственным, малоуважаемым, слегка придурковатым зятьком, носившим интеллигентское лицо в рыжей бородке и усах, который нежданным гостеньком заявлялся то середь красного жаркого июля-месяца, то вдруг вваливался в плохоньком демисезонном пальтишке на истлелой подкладке, весь истончалый, неприголубленный женской доброй рукой, с обсосанными сосульками подъеденных, искоробленных усов, с всегдашней саркастической похмельной усмешечкой на пепелистых устах, с сукровной трещинкой на нижней и оттого странной детской губе...

В подобных подержанно демисезонно-линялых красках я наблюдал его лично своими мальчишескими любопытными, все-то примечающими глазами несколько дней назад после новогодней интернатской елки. Это родная бабка Нина под своим личным приглядом позволила непутевому зятьку пообщаться со своим единственным внучком, именно - внуком, а не сыном этого путешествующего прощелыжки.

Впрочем, сама бабка Нина обозначала своего непоседливого крепыша и двоечника еще точнее: сынка.

- Вот, Илюшка, гляди и запоминай! Вот каковы хоромины у моего сынки, моей кровинки. Гляди - вот евонная кроватка, вон она как застлана покрывальцем расписным. Полотенчико, вишь, тоже, стало быть, сынкино. А ты думал! Погляди, ты погляди, тумбочка, какая справная, крашеная, совсем что магазинная, Ты, сынка, гляди у меня, не думай царапать всякие слова. Потому что добро-то казенное, государственное. Береги и пользуйся. Это тебе государство наше советское пожаловало. А потому что не зазря бабка твоя спину трудила-горбатила!

- Нин Ванна, вы б добришко казенное не очень-то... Вы б лучше моего... Ну вашего, вашего! Безусловно, кто говорит. А вы думаете, Вольдемару здесь сладко? Вольдемар, признайся папе, тебе среди этих чужих детдомовских покрывал и крашеных тумбочек сладко? А? Нет, тебе сладко жить? Вольдемар, тебя родной папа спрашивает: тебе нравится вот тут, в этой, а? В приютской постели спать маленькому мальчику... Нин Ванна, сударыня, вы Диккенса не читали! А я к вашему сведению... Вольдемар, ты по ночам плачешь? Ведь плачешь горчайшими слезами, я знаю. Ты, Вольдемар, молчи, я знаю...