Рассказы - [3]

Вечерами у домика старой аптеки, где жили стройотрядовцы, горел костер и гитара не умолкала допоздна. И трудно было уйти от костра. Не пугали ни грядущие дожди, ни утренняя побудка с разнарядкой.

Однажды Емельянов решил уйти с Аллой за село, в плотную темень за погостом, к стогам скошенного разнотравья. Алла мирволила ему, но не более. Деревенский погост, как казалось Емельянову, должен стать его помощником в осуществлении задуманного плана покорения Аллы. То есть главное — уйти с ней в темноту за околицы через погост, а обратно она одна идти побоится, если он, Емельянов, закатит сцену любовного ослепления.

Когда шли намеченным маршрутом, Алла повизгивала и жалась к сильному плечу мужчины. Остались позади редкие огни деревни, становилась ощутимой степная сырость на земле и в воздухе. Непрестанно остря, чтобы как-то скрыть серьезность намерений, Емельянов высветил фонариком стожок, где и присели, надергав сена. У Емельянова кончились шутки, а пауза была неловкой и отрезвляла. Чтобы хоть что-то делать, хотел закурить, но не нашел в кармане зажигалку.

— Ты не заморозить ли меня захотел, бригадир? — сказала Алла и подстегнула этим Емельянова. Он открылся:

— Мы пробудем здесь до утра…

Он сказал это твердо, как победитель. Тогда он еще думал, что женщину можно победить. Алла смеялась, когда он обнимал ее, смеялась непокорным смехом, обидно-снисходительным. Емельянов же ждал покорности, восторгов и томного шепота, а смех осаживал его норов. К тому же стало прохладно, а в траве и стогу слышались резкие, живые шорохи. На один такой шорох Алла отозвалась:

— Это змеи! — Она вскочила, гадливо стряхивая с себя что-то, может быть, следы емельяновских объятий.

Он сдержал боязнь и медленно встал на затекшие ноги, говоря, что район болотистый и страшно за командира стройотряда: конец карьере, если здесь завтра найдут двух мертвых влюбленных.

— Что это ты о любви говоришь? — грустно сказала Алла. — Забудь… — и пошла чуть вперед, не боясь, не ища его мужского плеча.

Соприкоснувшись с ней, Емельянов со страхом понял, что ничего не сможет открыть, что он мальчишка перед ней, и это взбесило его. Но он был умным парнем, промолчал, зная: все еще впереди.

Глаза его напрасно всматривались в темноту: он обнаружил, что оставил у змеиного стога фонарик — иголку, которую уже не сыскать в ночи. Брехали недружно собаки. Не поймешь: справа ли, слева? А может, издевалось эхо, но пошли на этот лай, и Алла тихонько ахала на колдобинах. Емельянов шел, приседал, надеясь понизу увидеть кресты того погоста, потом понял, что на фоне березового массива их не видать. Емельянов оступился, выругался и сказал громко:

— Да!.. Тут нужно иметь совиное зрение!..

— Или змеиное… — ответила Алла.

— Твари… Не напоминай мне о них. — Емельянов обнадеживался тем, что Алла вступила в разговор, и его окатило волной благодарности. И тут она ему сказала:

— А ведь в сене шуршали мыши… — И весело, взахлеб засмеялась. — Мы-ши! — резанула она по живому и добавила: — А Митя бы не испугался!

— Иди же ты к своему Мите! — И Емельянов бешено зашагал наобум. «Погоди, змея», — зло и весело думал он. Он пел и насвистывал, шел то на звезду, то снова наобум и наконец увидел силуэты нового коровника и зерносушилки, которые строили их же студенты. В легком восторге он поспешил к селу и тут услышал не то скорбный плач, не то пьяную песню. Он присел и определил, что ночь привела его к старой кузне с разметанной крышей. Внутри кузни причитал мужчина. Но когда к плачу или на плач — тише, чем сквозняк, влетел Емельянов, его спросили жестко:

— Эй! Кто там?

Потом некто высморкался, и сматерился тенорком, и пробормотал, что спрятаться негде. Сквозь крышу старой кузни глядели звезды, и на полу виднелись очертания металлической рухляди и бухты проволоки. Навстречу Емельянову поднялся маляр Корнилов, худенький белан с блестевшими в темноте глазами.

— Это я, — сказал Емельянов. — Спички не найдется?

Маляр подошел ближе:

— Ты, Дмитрий? Ты меня, что ли, искал?

«Опять Объещиков…» — подумал сухо Емельянов и сказал:

— Нет, я не Дмитрий. Я — Лжедимитрий…

— A-а! Емельянов, — узнал маляр и судорожно вздохнул: — Чего ты? Митя, что ли, послал?

— А ты чего тут воешь? — спросил Емельянов. — И луны, кажется, на небе нет… Спички есть?..

Закурили. Маляр от первой же затяжки закашлялся, утер слезы и оправдался:

— Я ж не курю. От куренья рак бывает…

— Да ну? — притворно удивился Емельянов. — То-то, я смотрю, друг Дмитрий тоже не курит!

Маляр вроде и не понял юмора, а продолжал:

— Рак свалит меня, значит, и детишек свалит… А выл-то я из-за обиды… Ну, хорошо, Емельянов: прибыли мы сюда всем гамузом. Сыновьев поднять надо? Надо. А кормиться здесь легче. Приехали. С народом обзнакомились — хороший народ, трудовой. А зоотехник со своей супругой невзлюбили моих ребят, нищими нас считают. Ладно: богатому дарят, а нищему дают. Да я-то ничего не знал, а дети молчат. А седня у Владика Ховрина день рождения, он и пригласил моего Гриньку. Играют же они вместе… Гринька пригласил, само собой, Миньку, Минька — Кольку, Колька — Витьку, ну? Дети. Они и подерутся и помирятся, им радости охота… Вот ты умный человек — врач, скажи?