Рассказы - [18]

— Раздевайсь! — крикнула Дуся. — Спину потру.

Я не стала раздеваться. Села на корточки — внизу у пола было прохладнее, и легче дышалось, и не так ело глаза.

Куда это она направляется? В детдом идет имени Луначарского, к Сергунчику. Зачем крюк дала на кладбище? Лампадку засветить — божье дело, — чтоб сыночка невредимым застать. И пойдет она дальше пробираться на Каретную улицу к дому номер четырнадцать, меченному черным крестом на плане у майора.

— Теперь кваску бы. Хорошо! — сказала Дуся. Только бы вспыхнули лампадки. Кому надо, увидит.

Будет знать: пора заступать на смену погибшим. И опять к нам понесутся сигналы и будем бить прямой наводкой немецкую артиллерию.

Дуся прошлепала мимо меня с пустой шайкой и стала наполнять ее горячей водой из чана, стоя ко мне боком, — коротышка, спина гнута, ключица наружу выступает.

— Ты бы уходила отсюда. — Я сказала, и самой мне стало страшно.

Дуся быстро обернулась и, пригнув серую от непромытой золы голову, изучала меня.

— Чегой-то ради?

Подняла шайку над головой и окатилась, обжигаясь, охая, брызгаясь.

— Послушай, может, детей там нет, может, их в тыл отогнали, а дом, может, сгорел. Куда же ты пойдешь?..

Она подскочила ко мне с мокрым, искаженным лицом, по ключицам текли струйки воды, медный крестик трясся на груди.

— Ты — чокнутая! А у меня сынок есть, Сергей Иванович! Во Ржеве он! Ждет меня. Что? Поняла?

Я ничего не ответила, ушла в предбанник, обулась — и на улицу.

Пыриков сидел на подножке полуторки, завернувшись в плащ-палатку, и курил. Ему предстояло провести Дусю через передний край до нейтральной полосы.

На крыльце рослая женщина в клетчатой юбке — председатель колхоза — «занаряжала» своих бригадиров. Они сидели вокруг нее на ступеньках, все в платочках, завязанных под подбородком, переговариваясь:

— По косогору, где лен, немец бузует из минометов.

— Убьют, забота не наша. Убьют, так закопают.

1963

Под Ржевом

Меня разбудил стук в окно. Я соскочила на пол с хирургического стола, оставленного здесь медсанбатом.

— Товарищ лейтенант, — приглушенно звал снаружи Подречный, — майор вызывают. Срочно!

Быстро одевшись, я вышла на крыльцо. Подречный ждал, привалившись к стене.

— Что случилось?

— Немца привели, допрашивать будут.

Мы пошли, спотыкаясь в темноте о корни. От свежего воздуха расхотелось спать. Кругом на хуторе стояла тишина. Не доходя до дома, я различила на лавочке две фигуры.

— Степка-повар с молодухой. Она у вас за стеной живет, — зашептал Подречный и неожиданно затянул:

Луны нету, я не вижу,

Провожать пошел я рыжу…

— Стой! — оборвал его часовой. — Распелся. Нашел время.

Он поздоровался. Это был младший сержант, молодой парень, по прозвищу Ваня Мокрый.

— Весна! — сказал он. — Возрождение, товарищ лейтенант, все возрождается.

Мы вошли в дом. Майор Гребенюк шагал взад-вперед по комнате. Ярко горела керосиновая лампа. На лавке у края стола сидел немец. Он отхлебывал остывший чай из большой алюминиевой кружки Подречного.

— Пришлось поднять вас, — сказал майор, пододвигая мне табурет, — разведчики «языка» в мешке приволокли.

Он присел на край кровати, на которой лицом к стене спал капитан Петров.

— Поторопимся, — сказал майор, — немец ранен.

Немец опустил в карман кусок хлеба, собрал пальцами хлебные крошки, захватил их в горсть и поднял голову. Молодое, чрезвычайно бледное лицо.

Он уроженец Саксонии, девятнадцати лет, из крестьян, десять дней, как прибыл с маршевой ротой на фронт.

Майор задавал пленному вопросы о расположении дзотов, о вооружении, стыках, обозе. Немец отвечал с готовностью все, что знал, но знал он очень мало, и, замечая, что не заинтересовывает майора, он говорил вяло и отирал рукой сухой лоб. Потом вдруг горячо стал просить, чтобы ему поверили: он еще ни разу не стрелял в русских солдат.

Петров громко захрапел во сне, и майор потрогал его за плечо. Петров, не просыпаясь, перевернулся на спину, выставив босые ступни между железными прутьями кровати, и затих.

Немец покосился на ноги Петрова. Помолчал. Потом сказал: когда на седьмой день пребывания на фронте он получил увольнение в кино, то по дороге во второй эшелон полка за деревней он видел много немецких танков.

Название деревни он вспомнит, если ему покажут билет в кино, который находится в отобранном у него портмоне. На обороте билета записан маршрут. Я протянула ему билет. Искажая название, он с усилием произнес: «Шадино» — и не отрываясь смотрел на майора.

— В каком направлении были обращены танки? — спросил майор.

— Не помню, — ответил пленный.

— Как замаскированы?

Немец молчал. Он навалился грудью на стол, руки его повисли. Майор встал и отворил дверь.

— Подречный, за фельдшером! — крикнул он.

Я вышла на крыльцо. Рассвело. Часовой сменился. У дома расхаживал с автоматом Бутин.

— Не спится? — спросил.

Мимо пробежали в дом фельдшер и санинструктор с носилками. Вынесли на носилках немца.

— Куда вы его? — спросил Бутин.

— В санбат повезем, — ответил санинструктор, спускаясь с носилками по ступенькам.

— Еще возись с этой заразой, — ворчал Подречный, поддерживая носилки.

— Верно, — сказал Бутин.

— Помалкивайте! — прикрикнул фельдшер, огромный усатый детина.