Рассказы - [14]

— Чертовы бабы, — он положил мне руку на плечо. — Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.

Вел подала голос снизу.

— Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.

— А кто сказал, что я шучу? Закрой-ка рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.

Вел хихикнула и отправилась на кухню.

— Вот тренировался, — сказал Кинжал. — Попробуй, ударь меня.

— Куда? — спросил я.

— В живот. — Он приготовился к удару. — Давай же.

Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.

— Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.

Я потрогал его бицепсы.

— Ну как? — спросил Кинжал.

— Твердые, — тихо подтвердил я.

— Потрогай ногу. Давай.

Я пощупал его ногу под коленом.

— Ну как?

— Твердая, — признал я.

— Крепкий, как бревно, — сказал он. — Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают "Не может быть", а я им: "Да, это так. Моему сыну тринадцать". Небось, думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не правда. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь…

— Будешь сосиски или ветчину? — крикнула Вел из кухни.

Кинжал закатил глаза.

— И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, — затем, понизив голос, сказал мне: — Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. — Он ухмыльнулся. — Понимаешь, о чем я?

— А где Ллойд? — спросил я.

— У себя, — ответил Кинжал. — Ну, рад был тебя повидать.

Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним — его фотоколлекция.

— Посмотри вот эту, — предложил он. — Эта лучше всех.

Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.

— Круто, да? — сказал Ллойд. — Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе — человек, разрезанный пополам.

— У меня есть кое-что покруче, — я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.

Он взглянул на обложку, потом открыл.

— Посмотри! Тут видны пиписьки.

— Да, — я посмотрел ему через плечо.

— И глянь, — сказал Ллойд. — Тут что-то капает из дырки на конце, — он рассмеялся. — А этому что-то засунули в жопу. — Он засмеялся громче.

Я тоже стал смеяться.

Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.

Дверь открылась.

— А как твоя мама, Дог? — Кинжал вытирал голову полотенцем.

— Все в порядке.

— Передавай ей привет, — он закрыл дверь.

— Завтра, — прошептал Ллойд, — у меня будет лучшая фотография на свете.

— Что же? — спросил я.

— Американские солдаты закалывают ребенка.

Я еще посидел, потом пошел домой. Мама сидела в гостиной. Она держала одно из платьев Катрин. Я заметил, что она плакала.

— Они по-прежнему пахнут ею. Все.

— Незачем тебе так расстраиваться, — сказал я.

— Знаю. Но ничего не могу поделать, — она снова уткнулась лицом в платье. — Я не хотела, чтобы ее звали Катрин. А тебя — Карадог. Но мне пришлось. Представь себе. Не имела права даже решить, как назвать детей. "У нас будут Кет и Дог и никаких разговоров", — заявил твой отец. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн. Оуэн — прекрасное имя. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн, а ее — Шарон. Но он меня не слушал. Можешь поверить? Он мне не разрешил.

— Называй меня Оуэн, если хочешь, — предложил я.

— О, нет. Слишком поздно. Теперь ты Дог, и ничего не попишешь. Твой отец должен был послушать меня, хотя бы потому, что я тебя родила. У меня тоже есть право голоса. Хотела бы я, чтобы он сейчас оказался здесь.

— Понять не могу, чего ты по нему скучаешь.

— И не поймешь, — тихо сказала мама, — пока не повзрослеешь. Просто… я привязана к нему. Физически. Он был моим первым и единственным, понимаешь. Больше никого не было. Когда я лежу в постели… я чувствую, что твой отец рядом. Хочу, чтобы он меня ласкал. И ничего тут не изменишь. Знаю, он был плохим человеком, но со своими чувствами ничего не могу поделать.

После ужина я постучал в дверь Папы Бритвы. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину. Увидел, что он спит. Мне очень хотелось войти и разбудить его. Потребовать, чтобы он рассказал историю до конца. Но я не осмелился. Пошел к себе.

Ночью, в постели, я слышал, как Кинжал орет на Вел. Кинжал кричал, что она ленивая корова и что он ее ненавидит. Вел плакала.

— Не умеешь готовить, — вопил Кинжал. — Не умеешь убираться в доме. Не можешь вырастить ребенка. Ты разжирела. Меня от тебя тошнит. Почему ты не следишь за собой? Не хочу возвращаться домой к жирному чучелу.