Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [150]

И если уже вспомнил артиллерийскую стрельбу, как не упомянуть знаменитого писателя. Когда говорят о его творчестве, непременно подчёркивают героическое фронтовое прошлое. Виктор Астафьев. Он и герой, и доброволец. Но как может быть добровольцем солдат, призванный в армию в восемнадцатилетнем возрасте? Что касается героизма, то как-то трудно представить себе, что мог совершить шофёр грузового автомобиля в тяжёлогаубичном полку, далековато от переднего края. Литературные критики разбираются в этом, безусловно, лучше меня.

Мне кажется, я неплохо определяю истинных воинов. Рядом со мной сидит девяностолетний инвалид без правой руки. Старик. Странно. Почему-то я, всего лишь на три года моложе его, не причисляю себя к этой возрастной категории. Когда я впервые увидел на его груди медаль «За отвагу» в скромном наборе юбилейных медалей, я спросил его о военном прошлом. Не было сомнения в том, что он репатриировался в Израиль до 1985 года: у него не было ордена Отечественной войны первой степени, который подарили в СССР всем инвалидам к сорокалетию Победы, и соответствующей юбилейной медали, «Кадровый красноармеец. Призван в армию в 1940 году. Ефрейтор с одним сикелем на петлицах, — улыбнулся он. — Ранен под Москвой в декабре 1941 года». Представляете себе, что должен был совершить юноша-ефрейтор с ярко выраженной еврейской внешностью, чтобы в 1941 году получить правительственную награду?

Медаль «За отвагу» — одна, единственная. Или единственный орден Славы третей степени. Солдаты. Воины. Они, а не генералы добыли Победу. Два ордена Славы второй и третей степени. Говорить уже не о чём!

А вот интеллигентный старичок с тремя орденами Славы. Полный набор. Ехидно улыбается. Говорит, что, согласно моему критерию, он вообще не воевал. Дело в том, что я как-то высказался по поводу воевавших. Воин, мол, это тот, кто убил хотя бы одного немца. У меня даже стихотворение написалось по этому поводу — «В кровавой бухгалтерии войны». Так вот старик не убил ни одного немца. И три ордена Славы. Не убил. Был связистом. Проползал со своей тяжёлой катушкой в местах, на которые сидевшие в траншее солдаты, — тоже не повидло, — смотрели с ужасом. Непонятно, как и на чём преодолевал водные преграды. И даже самые отъявленные зоологические антисемиты на командных должностях поражались его героизму.

Вероятно, что знакомство с ним обязало в упомянутом стихотворении поделить убитых мной немцев с теми, без которых не смог бы воевать:

На повара, связистов, старшину,

Ремонтников, тавотом просмоленных,

На всех, кто разделял со мной войну,

Кто был не дальше тыла батальона.

Куча полупрезираемого мною юбилейного металла и орден Отечественной войны, полученный в 1985 году к сорокалетию со Дня Победы всеми фронтовиками в Советском Союзе. То есть, ни одной боевой награды.

Стоп! Не ты ли написал стихотворение «Обрастаю медалями»?

Обрастаю медалями.

Их куют к юбилеям.

За бои недодали мне.

Обделили еврея.

А сейчас удостоенный.

И вопрос ведь неважен,

Кто в тылу, кто был воином,

Кто был трус, кто отважен.

Подвиг вроде оплаченный.

Отчего же слезливость?

То ль о юности плачу я,

То ли где справедливость.

Не нацепил ли эти медали обиженный солдат, обделённый за бой?

Не хочу усугублять напряжения описанием голодных окоченевающих солдат в траншее, засыпанной снегом. Облегчу это летней порой. Представьте себе многокилометровый форсированный марш ночью с полной выкладкой по бездорожью. В траншею сменить уцелевших сваливается новая необстрелянная часть, завершившая марш. Грязные обмотки на гудящих от усталости ногах. Вооружение — лучше не придумаешь. Трёхлинейная винтовка образца 1891–1930 годов. Две гранаты РГД. В сидоре НЗ — неприкосновенный запас, выданный перед маршем. Какой идиот назвал его неприкосновенным, если изголодавшийся в тылу солдат немедленно съест его? Немедленно. Сейчас. Ведь так невыносимо хочется жрать! Не хранить же его на будущее, которое неизвестно будет ли. Кто загадывает так далеко, как, скажем, завтра?

Немецкому командованию, естественно, достоверно известно, что у русских в обороне появилась необстрелянная часть. Её надо прощупать. Это то, что в сводках Совинформбюро называется бои местного значения. Солдатик, едва пришедший в себя после обрушившейся на траншею артиллерийской подготовки противника, из своей трехлинейки убил одного или двух немцев. Был ранен. Попал в госпиталь. Выздоровел. Выписали в запасной полк. И снова «Эта песня хороша, начинай сначала». И совершил он немало подвигов, о которых новые его командиры, а среди них непременно нелюбящие всяких, скажем, инородцев, забыли продиктовать ротному писарю о совершённом этим солдатом. И обидно сейчас ветерану. И цепляет он сейчас на грудь побрякушки взамен боевых наград, которых заслужено, честно достоин.

Ох, неправ я, неправ! А говорю, правда и только правда! Пусть даже её крупицы.

Кстати о писарях. Предо мною мои наградные листы. В каждом из них, кроме других ошибок, «призван Могилёв-Подольским горвоенкоматом». Ну, скажите, как в 1941 году мог быть призван шестнадцатилетний отрок? Между прочим, не только не призван, но и присяги тоже не принимал. О какой присяге могла идти речь в 130-й стрелковой дивизии во время не отступления, а бегства? А в 1942 году, когда снова добровольно пришёл уже в 42-й отдельный дивизион бронепоездов, мог ли командир, майор Аркуша предположить, что воевавший красноармеец, вернувшийся из госпиталя после ранения, не принимал присяги? А уж после второго ранения — тем более. Так и провоевал, вроде бы не нарушив присяги, которую не принимал. Но ведь писарь должен был что-то написать.