Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [146]

Утром мы приехали в Чоп, станцию на границе с Чехословакией. Вымочаленные предотъездными делами, издевательствами властей и чиновников, мы с естественной для советских граждан опаской, хоть уже не были советскими гражданами, думали о том, как пройдёт этот день до того счастливого момента, когда мы покинем пределы великого и могучего. По нашим предположениям, таможне не к чему будет придраться. Правда, моя палочка из стальной нержавеющей трубы, залитой свинцом. Поэтому, увидев утром таможенника с большой звездой на погоне с двумя просветами (не знаю, какие там у них звания), я обратился к нему с просьбой взять мою палочку, на кухне ресторана выплавить свинец, проверить, снова залить свинец и вернуть мне палочку, когда мы будем проходить таможню. Разумеется, вся эта работа будет мной оплачена. Таможенник улыбнулся, снисходительно похлопал меня по плечу и сказал: «Будьте здоровы, доктор». Не знаю, что нас больше удивило — доброжелательное отношение таможенника, или то, что я ему каким-то образом известен, хотя пути наши нигде никогда не могли пересечься.

Успокоившись по поводу палочки, я задумался о том, что будет с акварелями моей жены. Дело в том, что киевская таможня их не пропустила, посчитав культурной ценностью, которая не может быть вывезена из Советского Союза. Правда, можно было их купить у государства, обратившись в министерство культуры. Жена предложила выбросить их, пообещав, что нарисует мне другие. И лучше этих. Но мне нужны были именно эти. Я их любил. Многие рисовались в моём присутствии в ту пору, когда «безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностью томим», я смотрел на любимую девушку, мечтая о том, что она будет моей женой. Я и сейчас их люблю. Короче, я их не выбросил, а положил в чемодан.

И вот тут с акварелями произошло то, что жена называет цирком. Как только таможенник увидел акварели, он сказал, что в Киеве-то их не пропустили. Всё знал. Я ответил, что мне предложили обратиться в министерство культуры. Но смешно ведь врачу обращаться в министерство культуры по поводу своих любительских мараний. Кроме того, мне было известно, что в Чопе таможенники более компетентны, чем в Киеве. Порцией лести мне хотелось умаслить таможенников. «А разве это не рисунки вашей жены, архитектора?» — спросил главный из них. «Конечно, нет. Это мои рисунки», — солгал я. «Вы рисуете?» — «Естественно. Хотите, я сейчас закрытыми глазами нарисую вам Ленина?»

Передо мной на столе радом с чемоданом появился листик бумаги. Таможенник дал мне шариковую ручку. С той стороны стола скопилась вся бригада таможенников, наблюдавшая за тем, как в течение нескольких секунд я, закрыв глаза, нацарапал силуэт бессмертного Ленина. На бригаду это произвело впечатление. Я великодушно предложил им таким же манером создать портрет гениальнейшего Сталина. Таможенник попросил меня оставить мои произведения ему на память. С царственной щедростью согласился, увидев, как в чемодан возвращаются акварели.

Но этот «цирк» я вспомнил только попутно, потому что он предшествовал проверке моих правительственных наград старшим лейтенантом- пограничником. Он аккуратно свинтил ордена с гимнастёрки, в которой я был ранен в последний раз, и внимательно сличал номера с напечатанными в орденской книжке. Затем так же аккуратно он привинтил всё на место и спросил:

— В каком звании вы были?

— Гвардии лейтенант.

— Лейтенант?! И у лейтенанта такие награды?! Аа-х да, вы же Деген.

Я не понял, что это значит. Я и сейчас не понимаю, откуда он знал мою фамилию. Так в течение одного дня, утром и вечером я дважды оказался известным совершенно незнакомым людям. К тому же людям, с которыми предпочёл бы не иметь ничего общего.

Ну вот, обстановка в основном прояснена. Назавтра в Австрии нас ждали уже совсем другие впечатления. Но впереди была ещё ночь.

Около двух часов ночи поезд пришёл на станцию небольшого словацкого города Кошице. Здесь мне должны были передать портфель с моей картотекой, нелегально вывезенной за границу. Картотека была самым ценным моим капиталом, не капиталом, а сокровищем. Компьютеров у нас ещё не было. Поэтому я всё реферировал на перфокартах. Не только статьи, но и книги. Поиск нужной карточки занимал у меня секунды. Следовало только провести спицу через необходимое отверстие в перфокартах. Это значительно облегчало, а заодно и убыстряло создание научной работы. Тем более что, реферируя статью или книгу, я сразу же красными чернилами вписывал свои замечания или возникшие мысли. Нередко эти красные вписывания без всяких изменений становились частью статьи.

Поезд остановился. Я вышел в промёрзшую пустынную ночь. Вдалеке тускло светили несколько дохлых ламп у мрачного здания железнодорожного вокзала. Мужчины, который должен был передать мне портфель, не было. Жена тревожно прилипла к стеклу вагонного окна. Поезд уже должен был отойти, когда из здания вокзала, пошатываясь, к поезду направились два человека. У одного из них в руках был мой портфель. Почему два, а не один? Что делать? Быстро подняться в вагон, пожертвовав картотекой, или подождать? Холод через пальто пробрался к моей спине. А может быть, этот холод не имел ничего общего с морозной ночью? Тут тот, который был с портфелем, окликнул меня. Он быстро подошёл, отдал мне портфель, попросил прощения за опоздание, — понимаете, выпили слегка, — и пожелал счастья. На ступеньку я поднялся, когда поезд уже тронулся с места. То, что я пережил в течение десятиминутной остановки поезда в Кошице, можно было бы описать только в специальном сочинении под названием «Страх».