Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [143]

Все микробы подохнуть могли бы.

Выяснилось, что не профессор Калина был сух и бессочен, а недотёпами — его слушатели. Впрочем, он признал, что и его вина есть в этом. Услышав о необычном курсе, он поднял планку и читал лекции образованным людям. Оказалось — напрасно. Студенты, как и обычно, к лекциям не готовились. Кстати, Георгий Платонович знал эти эпиграммы. Через два с половиной года после сдачи ему экзамена, он пригласил меня аспирантом на свою кафедру. Именно тогда он сказал, что вторая эпиграмма ему больше нравится. Она осмысленнее. Ближе к его предмету. Так он сказал.

Эпиграммы за ничтожным исключением не сохранились. Почти все забыл. Понятия не имею, куда делся блокнот-альбомчик с эпиграммами и карикатурами. Об одной жалею. Как-то уже в Израиле мы с Мотей слегка выпивали. Он прочёл мне эпиграмму, которая мне очень понравилась.

— Мотя, кто её написал? — Спросил я.

— Ты. На лекции по физиологии.

Разумеется, не записал в тот вечер, понадеявшись на память. Вспомнил о ней уже после смерти Мордехая. Но не только самой эпиграммы, даже на кого она, не помню. Много раз приставал к вдове Моти, нашей однокурснице Тане с просьбой порыться в Мотиных бумагах. Она обещает мне выполнить просьбу уже в течение нескольких лет. Но это пустяк. Несравненно хуже то, что мы не можем увидеть стихов Мордехая. А ведь среди них

В семнадцать лет тряслись, не выучив урок.

И в бой водили роты в восемнадцать.

Об эпиграммах я вспомнил в связи с тем, что Люсик пристал ко мне с требованием написать гимн курса. На отговорку, что я не пишу стихов, он не обращал внимания, сославшись на эпиграммы. К ударнику Люсику присоединился скрипач Самуил Файн, он же руководитель дж…, простите, музыкального коллектива. А тут ещё в эту пору из меня изверглась поэма «Эмбрионада» — учебное пособие по акушерству, немедленно ставшая популярной во всех медицинских институтах Союза. Определённая польза от этой поэмы была и для меня. Заведующий кафедрой акушерства и гинекологии профессор Л. Б. Теодор вписал мне в матрикул «Отлично» фактически без экзамена. Чем не гонорар? Таким образом, отговорка, что я не пишу стихов, оказалась несостоятельной. Пришлось написать текст гимна. Музыку написали Люсик и Самуил.

Последний раз исполнение этого гимна слышал на сорокалетии со дня окончания института. В красивом зале в Рамат-Гане присутствовали все авторы гимна. Бывший московский профессор-проктолог, а в ту пору врач в Лос-Анджелесе Самуил Файн приехал на встречу в Рамат-Ган, на который незадолго до этого падали иракские скады, не могу точно сказать, чьего производства.

Но возвращаюсь лет на двадцать до последнего исполнения гимна. Тут требуется небольшое предисловие.

Сидели мы в Киеве за столом небольшой компанией. Выпито было уже значительное количество водки. За спиной на экране чёрно-белого телевизора демонстрировалось первенство не то Европы, не то мира по фигурному катанию. Беседа была более интересной, чем происходящее на экране, поэтому на телевизор внимание обращали спорадически. Но тут объявили чемпионку Габи Зейферт из Германской Демократической Республики. Борис, который был уже хорошо на подпитии, заплетающимся языком произнёс:

— Габи? Вполне возможно, что она моя дочь.

Если верить Борису, он оплодотворил, чуть ли не половину Германии. Разумеется, никто не воспринял этого трёпа всерьёз. Борис, конечно, нравился женщинам. Можно было представить себе, что боевой капитан Красной армии, интеллигентный, отлично владевший немецким языком, увлечённый немецкой поэзией не был безразличен некоторым немкам. Но…

Короче говоря, я тут же забыл этот трёп. Но вспомнил, когда из Львова к нам в гости приехал Люсик. Взыграла моя страсть к розыгрышам. Сценарий был разработан тщательнейшим образом. Не упущена ни единая деталь.

Люсик по телефону позвонил Борису, который о Люсике не имел ни малейшего представления. По-немецки сказал, что он нейрохирург (это правда), доцент университета имени Гумбольдта (что, разумеется, ложь). Приехал из Берлина в командировку в киевский нейрохирургический институт. А звонит вот по какому поводу. Есть у него студент, удивительно талантливый юноша, который узнал, что Борис его отец. К отцу у юноши никаких претензий. Но он увлекается генетикой и его очень интересует, какой генетический запас унаследовал от своего отца. Беседа записывалась на магнитофонную плёнку. Я, можно сказать, увидел шоковое состояние Бориса. Потом он объяснял, что это было не шоковое состояние, а упорное размышление о том, у кого в Киеве может быть такой хогдойч (высокий немецкий). Дальше история, хоть и весёлая, уже не имеет ничего общего с Люсиком.

Он вернулся во Львов, где работал нейрохирургом. Постепенно все больше времени уделял чжен-дзю терапии, китайскому иглоукалыванию. Это и стало полем его нелегальной частной практики. И, как увидит читатель, пригодилось мне в будущем.

Историей с Борисом не исчерпалась моя любовь к розыгрышам с участием в них Люсика. Правда, на сей раз не в роли моего помощника, а объектом розыгрыша.

Летом 1988 года позвонил мне из Хедеры зять Люсика Нисан и сообщил о приезде в Израиль Блувштейнов. Трудно сейчас объяснить степень радости человека, покинувшего Советский Союз с ощущением отлёта в другую галактику, знающего, что никогда больше он не увидит своих друзей. И вдруг! «К сожалению, — сказал Нисан, — Блувштейны приезжают только в гости». Но, как мудро шутили солдаты, на безбабье и кулак шансонетка. Тут же я изложил план встречи Блувштейнов с однокурсниками. Нисан одобрил. Пообещал, что даже его жена, сестра Люсика, не будет иметь об этом ни малейшего представления.