Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [106]

Всё это, так сказать, обличения меня представителями нынешней российской интеллигенции. Но иногда натыкаешься на обличения, упакованные в такой примитивный мат, что мне просто хочется просветить на этот счёт матюгающегося, усовершенствовать его. Мат действительно примитивный, но зато какой в нём заряд ненависти! И думаешь: примерно такого я оперировал со всей осторожностью, со всем приобретенным умением, со всем огромным желанием исцелить его. А потом в палате выхаживал с любовью и состраданием. Да, случалось, что с подобным типом сталкивался, когда он эту же самую порцию вонючего антисемитизма обрушивал на меня, и я должен бы, к огорчению и осуждению моей жены, вступать в драку. Понимаете, ну просто не мог не отреагировать. Плохой характер. Какое счастье, что с этим характером я сейчас не там! Благодарю тебя, Всевышний, и за это!

Вероятно, чтобы обидеть, чтобы уязвить, называют меня графоманом, не имеющим ничего общего с литературой. В этом, с моей точки зрения, есть только незначительная деталь, не соответствующая истине. Точный медицинский смысл слова графомания — патологическое стремление к сочинительству произведений. Смею заявить, что такой патологией не страдаю. Более того, писать ужасно не люблю. Сам процесс этот мне не нравится. Может, например, родиться во мне какая-нибудь тема, а я придумываю десятки причин не сесть и не записать её. И это не лень, а та самая нелюбовь к писанию. Но, в общем, определение критиков в основном правильное. Я не литератор. Не учился этому. Учился двум профессиям. Профессии танкиста, для чего окончил танковое училище и вроде был профессионалом. Окончил медицинский институт и, всю последующую жизнь продолжая учиться, стал неплохим врачом. Так что констатация факта меня не уязвляет и не обижает. Нужны доказательства этого? Пожалуйста.

В 1995 году во время презентации моей книги «Война никогда не кончается» меня пригласили стать членом Союза писателей Израиля. Для этого я должен был всего лишь дать свою фотографию, написав на обороте номер удостоверения личности. Я поблагодарил за оказанную честь, но отказался, объяснив отказ тем, что не считаю себя писателем.

Сегодня продолжаю быть членом профсоюза врачей Израиля. Это по одной профессии, которой я отдавал всего себя. Но есть кое-что более ценное всех полученных мною наград. Это то, что не забыта моя первая профессия. Объединение танкистов Израиля, в котором состоят героические воины от подполковника и выше, и считанные танкисты с меньшими званиями, отмеченные воинскими наградами, по своей инициативе зачислило меня, всего лишь лейтенанта, советского лейтенанта, своим членом. Объяснили, что, получив данные обо мне из архива Советской армии, посчитали меня достойным быть в их среде. Архив Советской армии находится под Москвой, в Подольске. Киев, в котором я жил, к Подольску ближе, чем Иерусалим. И даже надобности в переводе документов не было. Но в Киеве почему-то подобной чести я не был удостоен.

Забавно, какие мысли приходят в голову, когда изредка находишь в поисковой системе Интернета своё имя.

Цепочка

Солнечный луч весело ворвался в спальню, отразился в перламутровой поверхности шестистворчатого шкафа во всю стену и коснулся лица спящей женщины. Она открыла глаза и улыбнулась. Точно так же двадцать шесть лет назад солнечный луч разбудил её в комнате-клетушке университетского общежития. В то утро, в отличие от этого, она никуда не спешила. В пять часов начнётся церемония вручения дипломов. Потом банкет. А потом — вся жизнь. Завтра на несколько дней она поедет к маме и вернётся в Варшаву, чтобы приступить к работе врача в университетской клинике педиатрии. Вот только с жильём ещё нет ясности. Но не было сомнений в том, что всё устроится.

Вчера Адам пригласил её в кино. Потом проводил до общежития. Они стояли у входа в красивое здание, отличный образец барокко. Фасад восстановленного здания не отличался от того, который был до взрыва бомбы. Немецкой? Советской? Кто знает? Сейчас фасад был точно таким, как до первого сентября 1939 года. Но внутри вместо просторных уютных квартир на всех трёх этажах были комнатки-клетушки по обе стороны длинного коридора с туалетом и двумя душевыми кабинами в торце.

Адам в сотый раз предлагал Кристине жениться. Завтра они получат дипломы. Нет никаких препятствий для создания нормальной счастливой семьи. Кристина деликатно объясняла ему, что хотя бы в течение одного года, ну, хотя бы только одного года она обязана специализироваться по педиатрии. А специализация, которая по интенсивности даже превзойдёт студенческие нагрузки, не совместима с семейной жизнью. К его огорчению она уже привыкла. Компенсировала это разрешением при расставании поцеловать её в щеку.

В комнате она подумала об их отношениях. В чувствах Адама Кристина не сомневалась ни минуты. Он любил её с первого курса. Да и ей Адам нравился. Видный, интеллигентный, горожанин, образованней её. Но, по существу, сельская девочка, воспитанная строгой католичкой, понимала, что никакой близости не может быть до тех пор, пока не выйдет из костёла с единственным до самой смерти мужчиной. Кто знает? Может быть, Адам согласится подождать ещё год?