Рассказы. Повести. Заметки о литературе - [171]

Уж и хотел бы, может, поторопиться, вежливо выражаясь — похалтурить, — ан совесть литературная и привычка — не дают! Это хорошо.

Очень ясно, что теперь вся работа в отношении количественном вообще пойдет тише. Ну и ладно. Эк, беда, подумаешь! Говорить откровенно — я и работаю-то уж не так сосредоточенно, как во времена «Чапаева», — тут и больная голова, переутомленность, занятость…

Вот взять «Писателей»^*. Когда задумал и начал? Давно. Больше полгода. А что сделал? Мало. Только сырье по кучкам раскидал… Не работается. Не пишется. Да и не люблю как-то я эту книгу, — так не люблю, как «Чапая», даже «Мятеж». Но писать буду: и времени, труда много затратил, и тема интересна, и «Эпопею» ворошить рано, и одними мелочами пробавляться не хочу.

Но, поскольку я не захвачен, — естественно думал много и о другом. Тут-то и выплыл вопрос о переработке, о коренной переработке «Чапая». Как это может быть? А так, что на полгода — отложить «Писателей», вовсе отложить, взять «Чапая» с первой строки и переписывать — обрабатывать тщательнейше строчку за строчкой — так все 15 листов!

Это — полгода. И больше в эти полгода — ничего. Это как раз к собранию сочинений.

Обновленный «Чапаев»!

И уж вовсе решил. Достал стопу бумаги, на первом листе написал, как когда-то, три года назад:

«Чапаев».

Написал — и испытал то самое чувство, когда его садился писать впервые. Отступил. Дал главу:

«Рабочий отряд».

И встал. Открыл «Чапая». Прочитал несколько страниц и ощутил, что перерабатывать не могу.

Как же я стану — да тут каждое мне местечко дорого — нет, нет, не стану и не могу. Самое большое, на что пойду, — словарь подсвежить, но это ж я могу и по книжному тексту сделать. А в коренную — не могу. Тогда, как готовил черновики, — тогда, может, это бы и легко проходило, а теперь — трудно. И я отказался от мысли о переработке.

Поняв это — ощутил необычайную легкость, мне стало радостно оттого, что вдруг вот и неожиданно разрешилась эта мысль о переработке, так меня измучившая за последние месяцы. Все время стояла эта дилемма — за ближний год что лучше: 1. Переработать «Чапая». 2. Дать новую книгу «Писателей»?

И я не знал, что делать, не решался сделать выбор, а оттого — стояла работа, я ничего не делал.

Теперь — легко. Я обрадован открытием. Я легко освежу текст^* и — за «Писателей».

Ишь как это ладно вышло!

24 января

БАБЕЛЬ

Ходит вот и Бабель. Этот уже вовсе дружьи ведет беседы. Мы очень любим говорить с ним про то — кто и как пишет. Это у нас самое любимое: до 2-х, до 4-х, почти до зари говорим. Давно уж думает он про книгу, про Чека, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. Да «всего» пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота — потому думаю, коплю, но терплю… Пишу драму. Написал сценарий. Но это — не главное. Главное — Чека: ею схвачен.

ВСЕВОЛОД ИВАНОВ

Нахохлившись, сидел над столом и когда давал руку — привстал чуть-чуть на стуле — это получилось немножко наивно, но очень-очень мило, сразу показало нежную его нутровину. Глаза хорошие, добрые, умные, а главное — перестрадавшие. Говорит очень мало, видимо, неохотно и, видимо, всегда так. Он мне сразу очень люб. Так люб, что я принял его в глубь сердца, как немногих. Так у меня бывает редко.

Литературные записи

О современном писателе

Прежде писатель, даже большой, мог не участвовать в политической государственной жизни, и ничего — это ему сходило с рук: служитель искусства! Баста! Этим объяснялось и оправдывалось все.

Ныне не то. Каждый порядочный художник — непременно причастен к общегосударственной жизни, понимает ее, ею интересуется, следит за нею, даже часто — активно в ней участвует своими собственными силами, знаниями, опытом.

Записки об искусстве

Чтобы понять художественное произведение, следует иметь в виду:

1. Общую совокупность произведений данного художника.

2. Школу, к которой он принадлежит.

3. Сограждан и современников.

Чтобы понять художника или школу художников, надо ясно представить себе уровень нравственного и умственного состояния того времени.

Произведения человеческого ума, как и произведения природы, объясняются своими средами.

Эстетика должна быть наукой исторической и отнюдь не догматической. Она не предписывает правил, а только выясняет законы: она не должна осуждать или прощать — она только указывает и объясняет.

Искусство имеет целью пополнить недостающее в природе.

Художественное произведение имеет целью обнаружить какой-либо существенный или наиболее выдающийся характер, стало быть, какую-нибудь преобладающую идею, яснее и полнее, чем она проявляется в действительных предметах.

Для этого художник устраняет все черты, закрывающие этот характер, избирает между остальными те, которые лучше обнаруживают его, выправляет те, в которых характер этот извращен, и восстанавливает те, в которых он почти уничтожен.

Другие видят только части, а художник ловит целое, общий дух его.

О содержании

Все ли можно писать? Все. Только цель неодинаковая.

В бурю гражданских битв пишешь об особенностях греческих ваз… Они красивы и достойны, а все-таки ты сукин сын: или по идиотизму, или по классовости.

Писать надо то, что служит, непременно — прямо или косвенно — служит движению вперед. Для фарфоровых ваз есть фарфоровое и время, а не стальное.