Зато "Рыбна" буквально кишит в этот день рабочим людом. Его и всегда-то летом не мало в городе, - одних судорабочих и крючников не один десяток тысяч, а тут еще подвалит наемный народ со всего уезда, а то и из Пошехонской стороны, - и в конце-концов все улицы, набережная Волги, знаменитая биржа босяков "Горка" и, конечно, ярмарка за Черемухой - бывают залиты сплошными массами сераго люда.
В городе, что называется, стон стоит: разноголосый говор, песни, брань и все покрывающие звуки бесчисленных гармоник, свистки пароходов на реке, "отжаривающие" изо всех сил балаганные граммофоны и шарманки сливаются в общий неистовый рев.
Движение из города и из подгородних местностей накануне Петрова дня происходит, конечно, далеко не в таких размахах, как движение рабочих в городе, и носит совершенно другой характер. Тут очень смешанная, разнообразная публика: купеческие сынки, приезжие приказчики, конторщики, бывшие помещики, железнодорожные служащие, слесаря, телеграфисты, наконец личности без определеннаго положения и занятий. Эта компания, с ружьями и собаками, собирается на пристанях шекснинских пароходов, на вокзале, наконец, трясется на наемных подводах или скромно шествует по обвалу на ведущих от города больших дорогах. Все стремятся в луга и леса, на реки и речушки, болота и болотца, отпраздновать первую разрешенную охоту в знаменательный Петров день.
Среди охотников-спортсменов - большое разнообразие типов. Тут и охотники-староверы, не признающие ружей центрального боя и предпочитающие стари.нныя пистонки". Они с невозможными, допотопными "мултуками" и увешаны всевозможными пороховницами, пистонницами, дробовницами. Другие, с хорошими, новейших систем, ружьями, изображают опытных "луговых и лесных волков". Их костюм: донельзя обтрепанный и засаленный, с дырами, пиджак, какая-нибудь невозможная фуражка. Все это старое и будто бы "заслуженное", видавшее виды. Но не верьте им: все это только показное, - из них многие только "шлепалы" и"ляпалы", т.-е. стреляющие по чем и как попало, да еще "ахалы", при каждом неудачном выстреле (а они все неудачны) издающие восклицание "ах".
Вот как-раз несколько таких спортсменов собралось на идущем в Шексну пароходе. Псы всяких пород: желтопегие и кофейно-пегие пойнтера, коричневые долгошерстные ирландцы, черные, с желтыми подпалинами, гордоны и, наконец, несколько, ублюдков и совершенно безлородных "кабыздохов" вертятся под ногймй и нестерпимо мешают неповинным пассажирам.
Пароход дал уже два свистка и скоро лойдет. Около рубки примостились с собаками несколько охотников, изображающих опытных "лесных волков". У одного на голове невообразимая ярко-зеленая шляпа. За плечами ружье, а спереди он весь увешан разнообразной охотничьей сбруей: тут огромный ягдташ с сеткой чуть не до пят, два патронташа, для чего-то кинжал, свистки, экстрактор, какие-то писчики, ножички, приколочки. Одним словом, совершенный Тартарэн из Тараскона. На цепочке он держит клокатого пса, сильно напоминающего пуделя. Пес добродушно приветствует всякаго прохожаго своим пушистым хвостом и ласково улыбается, приподнимая губы и обнажая ряд белых зубов.
- В прошлом году, я с ним, - говорит Тартарэн, кладя руку на голову пуделя, - взял 68 штук. Не знаю, что будет нынче...
Пудель укоризненно поднимает глаза на хозяина, словно хочет сказать: "И не стыдно тебе так врать!"
Но своя компания, видимо, верит и причмокивает от удовольствия...
Разговор неожиданно прерывает проходящий мимо рубки подвыпивший мужик. Он останавливается против охотников и, неопределенно указывая рукой не то на "Тартарэна", не то на его пуделя, произносит:
- Неужто этакая-то нехорошая рожа и за охотой пойдет?
Охотник грозно сдвигает белесоватый, почти незаметныя брови, но на мужика это не производит никакого впечатления. Он стоит еще несколько секунд, покачиваясь на ногах, потом безнадежно машет рукой и идет дальше.
Но вот третий свисток, и пароход отходит от пристани. Пассажиры сбиваются у бортов на зонтик, машут шапками, платками. Иные крестятся на сверкающие главы собора. Охотники приосаниваются и гордо посматривают на публику, остающуюся на пристани.
Встречные пароходы ревут и "отмахивают" белыми флагами: мелькают мимо баржи, тихвинки, полулодки, белая церковка села Васильевскаго^, -это уже Шексна. После темнаго плеса Волги ея вода кажется мутно-желтой. Версты четыре ходу, и на берегу вырастает фабричный поселок Абакумове. Высоко поднимаются трубы канатной фабрики. Словно пропасть чернеет выходное отверстие безконечнаго сарая верфи. Здесь строятся и ремонтируются пароходы.
Чем дальше от города, тем реже пристани. Берега становятся пустыннее, только кое-где попадется деревня. А на горизонте, там, далеко, синеют леса. За песчаным урезом разстилается зеленая луговая гладь берега. Кое-где проблескивает озерко или речушка. Высокая осока переливает от ветра у их берегов. А кругом полевые цветы и аромат полей, и тишина, которая так и манит к себе и охотника, и всякаго усталого от городской сутолоки человека, словно говоря: "приди, отдохни! Подыши этим чудным, ароматным воздухом, покупайся в свежей зелени лугов".
