Рассказы охотника. Дочь Монтесумы. Сердце Мира - [183]

Он сделал знак служившей ему девушке, и она пошла вперед. Вы, сеньор Джонс, для которого я пишу свои воспоминания, часто спали в той бывшей настоятельской келье, куда нас тогда привели, и мне нет надобности подробно описывать это помещение. Переменилась только мебель, а сама комната осталась в прежнем виде. Несколько скамеек, простой умывальник и две американские постели, недалеко одна от другой, по обе стороны аббатского портрета, — вот и все.

— Боюсь, что вам это покажется слишком скромным после роскоши в Мехико, но у нас нет лучшего помещения, — заявил Хосе.

— Благодарю вас, мы прекрасно устроимся, — отвечал сеньор. — Вероятно, вашим гостям снятся страшные сны, — добавил он, указывая на картину и на мучимых на костре индейцев, из тел которых черти вынимали сердце.

— Я хотел закрасить эту картину, но отец не позволил. Заметьте, что поджариваются одни только индейцы, ни одного белого нет среди них, а отец ненавидит их от всей души. Приходите ужинать, как управитесь; вы не ошибетесь дорогой, так как запах еды приведет вас в столовую! — сказал он со смехом и вышел.

— Постой, — обратился я к девушке, которая тоже собиралась уходить, — не принесешь ли ты немного пищи нашему слуге, — и указал на Моласа, — так как твои господа не хотят, чтобы он ел с ними за общим столом?

— Si, хорошо! — ответила девушка, стараясь поймать мой взгляд.

Дона Хосе в комнате не было, и я поспешил запереть дверь, так как вспомнил, что в нашем обществе могут быть и женщины. Я сказал несколько установленных слов служанке, которую звали Луизой, и она мне ответила, как следовало по нашему уставу. В моем лице она не замедлила признать Хранителя Сердца и вся прониклась почтением и послушанием. За стеной послышался голос дона Хосе, звавшего Луизу.

— Сейчас иду, — ответила она громко и затем, обратясь ко мне, шепотом продолжала: — Господин, вы подвергаетесь большой опасности. Не знаю, какой именно, но я постараюсь узнать. Вино не опасно, но кофе не пейте и не спите, когда ляжете в постель. Осмотрите пол и вы поймете… Иду, сеньор! — опять громко ответила она на зов молодого хозяина.

— Что это значит, дон Игнасио? — спросил меня сеньор Джеймс, когда мы остались одни.

Я молча отодвинул одну из кроватей и на полу увидел темные пятна — пятна крови.

— Люди умирали насильственной смертью на этом месте, — пояснил я моему другу. — Гостей прежде усыпляют, а потом убивают в этом доме. Нас ожидает то же!

— Приятная перспектива. Но мы приглашены особо, и потому дон Педро не решится…

Он выразительно провел рукой по горлу.

— Конечно, решится! И дон Хосе не имел иной цели, приглашая нас сюда. Дон Педро, естественно, полагает, что англичанин не будет путешествовать без крупной суммы денег.

— Стоило спастись от опасности утонуть, чтобы быть зарезанными, как бараны!

— Не отчаивайтесь, сеньор. Нас вовремя предупредили, и я не теряю надежды на бегство при помощи этой девушки и других индейцев. И потом, мы нашли, что искали. Нам остается только не показать виду, что мы о чем-нибудь догадываемся. С нами ничего не сделают раньше, чем наступит глубокая ночь… Ты все слышал, Молас? — обратился я к нашему спутнику.

— Да, господин!

— Теперь постарайся узнать у этой девушки, когда она принесет тебе пищу, все, что она знает про старого индейца. Покажи ей, что ты член общества, и она заговорит. Узнал ли тебя кто-нибудь?

— Не думаю. Было уже слишком темно, когда мы прибыли.

В столовой, бывшей монашеской трапезной, за столом сидели девять человек, уже виденных нами; среди них только один белый, остальные были метисы. Дон Педро продолжал сидеть на прежнем месте, занятый оживленным разговором с сыном. Ни одно из этих лиц не внушало ни малейшего доверия, приходилось полагаться только на самих себя.

— Позвольте познакомить вас со своим управляющим, сеньором Смитом из Техаса. Он американец и будет рад возможности поговорить по-английски, тем более, что, несмотря на долгую практику, испанский язык у него сильно хромает.

Американец поклонился, и я еще отчетливее увидел его лицо. Что это было за выражение! Дон Педро велел подавать ужин и сам повел сеньора Джеймса на почетное место. Меня посадили отдельно, немного в стороне, за особым столом. Таким образом я имел возможность кое-что сообразить и еще больше наблюдать. Я видел, как хозяин старательно подливал вино в стакан сеньора Джеймса, говоря:

— Отведайте этого вина, оно великолепно, хотя за него не заплачено ни гроша… на таможне. Ваше здоровье!… А вы знаете, что на «Санта Марии» считали, что у вас «черный» глаз и что это именно вы сглазили погоду?

— Я ничего не слышал об этом, — отвечал сеньор Джеймс, — но полагаю, что вам осталось недолго смотреть в них… Ведь завтра мы соберемся в дальнейший путь.

— Все это глупости, друг мой! Неужели вы думаете, что мы верим в такие нелепости? Многое говорится для шутки. Вот, например, ваш товарищ, тот индеец, дон Игнасио, если не ошибаюсь, тоже шутил, когда порочил мое имя на пароходе. Я думаю, что сам он не верил тому, что говорил, не так ли, индеец?

— Если вам непременно нужно узнать мое мнение, дон Педро, — ответил я со своего места громко, при общем молчании, — то я полагаю, что некоторые сказанные слова и некоторые совершенные действия должны быть забыты под вашим гостеприимным кровом.