Рассказы о любви - [57]

Поэтому и разум Хомбургера был затуманен, его взгляд утомлен проходом по необозримым просторам, а его шаг эмоционален и неровен. Он чувствовал, что на окружающий его пресный мирок будней нацелился таран и что лучше держаться пророков и провозвестников новой душевности. Красота и дух заполнят этот новый мир, и каждый шаг будет осенен поэзией и мудростью.

За окном раскинулось и чего-то ждало усыпанное звездами небо, плывущие облака, замерший в мечтах парк, дышащее во сне поле и вся красота ночи. Она ждала того момента, когда ранит его сердце, наполнив его томлением и тоской по родине, оросит прохладой его очи, поможет его душе расправить связанные крылья. Но он лег на кровать, подвинул поближе лампу и лежа стал читать дальше.

У Пауля Абдерегга свет не горел, но он еще не спал, сидел в одной рубашке на подоконнике и смотрел на тихие кроны деревьев. Героя «Саги о Фритьофе» он забыл. Он вообще не думал ни о чем определенном, он наслаждался этим поздним часом, наполненным волнующим ощущением счастья, что не давало ему заснуть. Какими прекрасными в черном небе были звезды! И как сегодня опять играл отец! И каким тихим и сказочным казался в темноте сад!

Июльская ночь нежно и крепко держала юношу в объятиях, она тихо шла ему навстречу, несла прохладу, он все еще не остыл после пережитого и весь пылал. Она мягко отбирала у него избыток юношеских чувств, пока взгляд его не стал спокойным, виски остыли, и она как добрая мать заглянула ему с улыбкой в глаза. Он не знал, кто это смотрит на него и где он находится, он в полудреме лежал на ложе, глубоко дышал и бездумно смотрел перед собой в огромные глаза тишины, в зеркале которой вчера и сегодня сплетались причудливые и трудно разгадываемые образы саги.

Окно у кандидата тоже погасло. Если бы сейчас по дороге проходил мимо ночной странник и видел бы дом, и площадку, и парк, и сад, погруженные в безоблачный сон, он испытал бы тоску по собственному дому и с завистью порадовался счастливому мигу здешнего покоя. А если бы это был бедный бездомный бродяга, он мог бы без страха войти в доверчиво распахнутый парк и выбрать себе на ночлег самую длинную скамейку.

Этим утром господин учитель против обыкновения проснулся раньше всех, но бодрым себя при этом не чувствовал. Он долго читал при керосиновой лампе и заработал головную боль; когда же он наконец погасил лампу, постель была теплой и смятой, и потому он встал раздраженный, поеживаясь, с мутными глазами. Он ощутил, как никогда ясно, необходимость нового Ренессанса, но у него не было ни малейшего желания продолжить в этот момент научные изыскания, напротив, он испытывал неодолимую потребность в свежем воздухе. Он тихо вышел из дома и медленно побрел в сторону пашни.

Крестьяне уже были в поле, работа кипела, они только бросили вслед вышагивающему с серьезным видом человеку насмешливый взгляд — так ему, во всяком случае, показалось. Это огорчило его, и он поторопился скорее дойти до леса, где его встретили прохлада и мягкий неяркий свет. Примерно полчаса он в сильном раздражении слонялся по лесу. А потом он ощутил внутреннюю пустоту и принялся взвешивать, не пора ли уже появиться к кофе. Он повернул назад и быстро прошел к дому мимо уже освещенных теплым солнцем пашен и неутомимых крестьян.

Перед самой дверью ему вдруг показалось дурным тоном так энергично и поспешно являться к завтраку. Он остановился, сделал над собой усилие и решил пройтись размеренным шагом по дорожкам парка, чтобы не появляться за столом, запыхавшись от быстрой ходьбы. Намеренно беспечно, как истинный бездельник, шел он по платановой аллее, и уже хотел повернуть за угол к вязам, как его неожиданно испугало то, что он увидел.

На последней скамейке, скрытой кустами черной бузины, лежал, вытянувшись во весь рост, мужчина. Он лежал на животе, положив лицо на локти и кисти рук. Первой мыслью господина Хомбургера в момент испуга была мысль о совершенном злодеянии, однако спокойное и глубокое дыхание мужчины свидетельствовало о том, что он крепко спит. Выглядел он оборванцем, и чем больше учитель разглядывал его и убеждался в том, что имеет дело с совсем молоденьким и незрелым юношей, тем сильнее нарастали в его душе храбрость и возмущение. Его распирало от собственного превосходства и наполнявшей его мужской гордости, когда он после короткого колебания решительно подошел к спящему и потряс за плечо.

— Вставайте, эй вы! Что вы здесь делаете?

Паренек-подмастерье, пошатываясь, поднялся и уставился, ничего не понимая и со страхом, на белый свет. Он увидел господина в сюртуке, разговаривавшего с ним в приказном тоне, и думал какое-то время, что бы это могло значить, пока до него не дошло, что ночью он вошел в общественный парк и заночевал там. Он хотел отправиться с началом дня дальше, но проспал, и теперь от него требовали ответа.

— Вы не можете сказать, что вы здесь делаете?

— Я только спал, — вздохнул паренек и окончательно поднялся. Когда он встал на ноги, его щуплое телосложение только подтвердило его еще не оформившееся выражение лица подростка, почти ребенка. Самое большее ему было лет восемнадцать.