Рассказы о любви - [22]

Лед растаял, и повторить попытку я не смог. Это было мое первое любовное приключение. И прошли еще долгие годы, прежде чем моя мечта сбылась и я прильнул губами к розовым девичьим устам.

1901

ДВА ПОЦЕЛУЯ

Пьеро рассказывал:

«В этот вечер мы много говорили о поцелуях и спорили о том, какой тип поцелуя приносит больше счастья. Ответ на этот вопрос могла дать только молодость; мы, люди в годах, утратили способность судить о разных вариантах поцелуев и попытках их опробовать и можем только при обсуждении столь важных вопросов обратиться к своим уже довольно туманным воспоминаниям. Из того, что сохранилось в моей скудной памяти, я могу рассказать вам историю двух поцелуев, каждый из которых кажется мне самым сладким и одновременно самым горьким в моей жизни.

Мне шел семнадцатый год, у моего отца еще был тогда загородный дом на южном склоне Тосканских Апеннин, где я провел большую часть моего детства, прежде всего переходное время от мальчишества к раннему отрочеству, которые сегодня — сможете вы это понять или нет — кажутся мне самыми прекрасными в моей жизни. Я бы давно посетил этот дом или приобрел его в собственность для спокойной старости, если бы он, на мое несчастье, не отошел как доля наследства к моему кузену, с которым я с детства был не ладах и который станет, между прочим, главным действующим лицом в моей истории.

Стояло чудесное, не очень жаркое лето, и мой отец проводил его со мной и тем самым кузеном, которого он пригласил погостить у нас, в этом небольшом загородном доме. Моей матери уже давно не было в живых. Отец был еще в самом соку, состоятельный благородный господин, являвшийся нам, юнцам, образцом для подражания в верховой езде, охоте, фехтовании и разных играх на вольном воздухе, в artibus vivendi et amandi[18]. Он двигался все еще очень легко, почти как юноша, был хорош собой и высок ростом и вскоре после тех месяцев женился второй раз.

Кузену, его звали Альвис, исполнилось тогда двадцать три, и он был, я должен это признать, красивый молодой человек. И не только из-за того, что имел хорошую стройную фигуру и его юное розовощекое лицо обрамляли красивые длинные локоны, но еще и потому, что движения его отличались элегантностью, на него приятно было смотреть, он являлся хорошим собеседником и умел петь, неплохо танцевать и уже тогда имел в нашей округе завидную репутацию любимца женщин. То, что мы терпеть не могли друг друга, имело свои основательные причины. Он относился ко мне с высокомерием или с невыносимым ироническим благоволением, и поскольку мой разум опережал в своем развитии мой возраст, эта пренебрежительная манера подобного обращения постоянно оскорбляла меня самым жестоким образом. А кроме того, будучи наблюдательным, я раскрыл некоторые его интриги и коварные замыслы, чем, в свою очередь, был ему неприятен. Несколько раз он пытался привлечь меня на свою сторону фальшивым дружеским жестом, но я не попался на эту удочку. Будь я чуть старше, немного умнее, поймал бы его путем удвоенной вежливости и воспитанности и вывел бы при удобном случае на чистую воду — успешных и избалованных так легко обвести вокруг пальца! Но хоть я и созрел для того, чтобы его ненавидеть, однако все еще оставался большим ребенком, чтобы уметь применять другое оружие, не только холодность и упорство, и вместо того, чтобы отправить назад его же стрелы, изящно мною отравленные, я пропускал их через свое бессильное возмущение, позволяя им вонзаться мне глубоко в тело. Мой отец, от которого не укрылась, конечно, наша обоюдная неприязнь, только смеялся над всем и поддразнивал нас. Он любил красивого и элегантного Альвиса, и мое враждебное отношение к нему не мешало отцу приглашать его вновь и вновь.

Так мы и жили в то лето снова вместе. Наш дом живописно стоял на холме, по другую сторону которого сбегали к долине виноградники. Построен он был, насколько я знаю, одним флорентийцем, изгнанным во времена правления Альбицци. Вокруг был разбит прекрасный сад, мой отец обнес его заново стеной, а на портале был выбит в камне его герб, тогда как над входом в дом все еще висел герб первого владельца. Камень, из которого он был сделан, крошился, и само изображение можно было разобрать лишь с большим трудом. Дальше по дороге в горы можно было рассчитывать на хорошую охоту; я ходил туда или скакал на лошади почти каждый день — один или с отцом, он обучал меня тогда соколиной охоте.

Как я уже сказал, я еще был наполовину ребенок. Хотя, по сути, уже не был им, это был короткий период особого времени, когда молодые люди, утратив беспечную детскую ребячливость и не приобретя еще мужской возмужалости, мечутся меж двух закрытых садов по раскаленной улице, полные страстных желаний без всякой на то причины, меланхоличные и грустные тоже без всяких причин. Конечно, я сочинил множество терцин и причем таких, которые были посвящены ничему другому, кроме как поэтическим любовным грезам, хотя я думал, что того и гляди умру от томления по настоящей любви. Я пребывал в нескончаемой любовной лихорадке, искал одиночества и казался себе безмерно несчастным. Мои страдания удваивало то обстоятельство, что я должен был их тщательно скрывать. Ни отец, ни ненавистный кузен, если б узнали об этом, не пощадили бы меня и осыпали бы насмешками. И нежные свои стихи я прятал надежнее, чем скряга свои дукаты, и если сундук переставал мне внушать доверие, я уносил футляр со стихами в лес и там зарывал его, каждый день проверяя, на месте ли он.