Рассказы о любви - [140]

По окончании строительства Мартина одолела сонливость, и он уже не так внимательно следил за всем, он слышал что-то вроде музыки и торжественности, окружавшей его, но сам с серьезностью и поразительным удовлетворением поддался глубокой и благодатной усталости. Оттуда его сознание выбралось только тогда, когда перед ним опять появилась его мать и взяла его за руку. Он знал, что она поведет его за собой в страну любви, и он затих и был полон ожидания и забыл все, что успел пережить и сделать во время этого странствия, только яркий свет с горы познания и построенного им дворца слепил его, достигая самого дна очищенной совести.

Мать улыбалась и держала его за руку, она спускалась с горы, погружаясь в сумеречный пейзаж, на ней было синее платье, и во время приятной ходьбы оно исчезло из его глаз, и то, что было ее синим платьем, стало синевой глубокой долины внизу, и пока он это понял, но не знал, была ли мать рядом с ним или нет, на него напала печаль, он сел на лужайку и принялся плакать, не испытывая никакой боли, вдохновенно и так же серьезно, как только что строил и потом отдыхал в состоянии усталости. Захлебываясь слезами, он чувствовал, что сейчас ему встретится то самое сладостное в жизни, что только способен пережить человек, и когда он попытался поразмыслить над этим, он уже знал, что это любовь, но не мог себе толком ее представить и остался с ощущением, что любовь — это как смерть, она исполнение желаний и она — вечер, за которым уже ничего не последует.

Он еще не додумал до конца, как все уже опять стало другим, внизу в синей долине играла вдали божественная музыка, а по лужайке шла фрейлейн Фослер, дочь председателя городского кантонального совета, и он опять уже знал, что любит ее. Лицо у нее было обычное, какое было всегда, но платье на ней было совсем простое и очень благородное, как на гречанке, и едва она приблизилась, как наступила ночь и ничего не было видно, кроме неба, полного больших ярких звезд.

Девушка остановилась перед Мартином и улыбнулась.

— Так, значит, ты уже тут? — сказала она приветливо, словно ожидала его увидеть.

— Да, — отвечал он, — мать показала мне дорогу сюда. Я все уже закончил, и строительство большого дома тоже, который должен был построить. Ты будешь в нем жить.

Но она лишь улыбнулась и посмотрела на него материнским взглядом, взвешенно и немного грустно, как взрослая.

— Что мне теперь делать? — спросил Мартин и положил руки на плечи девушки. Она наклонилась к нему и посмотрела ему в глаза с такого близкого расстояния, что он немного испугался и теперь уже ничего больше не видел, кроме этих ее больших спокойных глаз, а над ними в золотистом тумане множество звезд. Его сердце сильно билось и причиняло ему боль.

Прекрасная девушка прижалась губами к губам Мартина, и пока он таял, а вся его воля ускользала от него, наверху, в мрачной синеве, тихо звенели звезды, и пока он чувствовал, что наслаждается сейчас и любовью, и смертью, и самым сладостным на земле, что только может испытать человек, он услышал, как мир нежно звучит и кружится вокруг него хороводом, и, не отнимая губ от губ девушки и не желая более ничего другого на свете, он почувствовал и себя, и ее, и все остальное в том хороводе, закрыл глаза и полетел с легким головокружением вперед в звенящей тишине, по извечно предопределенному пути, где его уже ничто не ждало — ни познание, ни подвиг, ни земная жизнь.

1912

НЕВЕСТА

Синьора Риччиотти, с недавних пор поселившаяся вместе с дочерью Маргеритой в гостинице «Вальдштеттер Хоф» в Бруннене, принадлежала к тому типу белокурых и нежных, несколько вялых итальянок, что нередко встречается в Ломбардии и близ Венеции. Ее пухлые пальчики были унизаны дорогими кольцами, а весьма характерная походка, которая в те времена еще отличалась величаво-мягкой упругостью, все более и более напоминала уже манеру двигаться тех, о ком говорят «переваливается как утка». Элегантная и, несомненно, в юности привыкшая к поклонению, синьора выделялась своей представительной внешностью, она носила изысканнейшие туалеты, а по вечерам пела под аккомпанемент фортепиано; голос у нее был хорошо поставленный, хоть и небольшой и, пожалуй, чуть слащавый, пела она по нотам, причем держала их перед собой, изящно округлив полные короткие ручки и отставив мизинец. Приехала она из Падуи, где ее муж, ныне покойный, когда-то был видным дельцом и политиком. При его жизни синьору Риччиотти окружала атмосфера процветающей добропорядочности, жили же они не по средствам, и после смерти супруга она ничуть не изменила привычек, а с отчаянной храбростью жила по-прежнему на широкую ногу.

Тем не менее нас вряд ли заинтересовала бы синьора Риччиотти, когда б не ее дочь Маргерита, миловидная тоненькая девушка, лишь недавно простившаяся с детством и вынесшая из пансиона для девиц некоторую предрасположенность к малокровию и плохой аппетит. То было восхитительно хрупкое, тихое, нежное существо с густыми белокурыми волосами; когда она гуляла в саду или шла вдоль улицы в одном из своих простых бледно-голубых или белых летних нарядов, все, глядя на нее, радовались. В тот год синьора Риччиотти начала вывозить дочь, тогда как в Падуе они жили довольно замкнуто, и нередко случалось, что на лицо матери вдруг набегало, ничуть, впрочем, не умаляя ее привлекательности, легкое облачко неудовольствия, ибо в глазах новых знакомых — обитателей гостиницы — дочь явно затмевала собой старшую Риччиотти. Синьора всегда до сего времени была любящей матерью, что, однако, не мешало ей втайне лелеять мечту об устройстве собственной жизни, теперь же она постепенно расставалась с этими невысказанными надеждами и все чаще возлагала их на будущее Маргериты, подобно тому как снимает добрая мать украшения, что носила со дня свадьбы, и надевает их на шею подросшей дочери.