Рассказы о любви - [112]

Поздно вечером, около одиннадцати, когда я сидел за толстым томом Жана Поля, моя маленькая керосиновая лампа начала меркнуть. Она судорожно задергалась и издала тихие пугающие звуки, пламя стало красным и принялось коптить, я внимательно посмотрел, покрутил фитиль и увидел, что керосин кончился. Мне было жаль, что не удастся насладиться прекрасным романом, который я читал, но было невозможно ходить сейчас и топать по дому, погрузившемуся в темноту, в поисках керосина.

Тогда я задул чадящую лампу и, недовольный, пошел спать. За окном поднялся теплый ветер, он мягко веял в верхушках елей и в кустах сирени. Внизу в траве пели цикады. Я не мог заснуть и стал опять думать о Хелене. Мне казалось совершенно безнадежным добиться от этой великолепной и красивой девушки когда-нибудь больше, чем возможность с томлением и страстью смотреть на нее, что доставляло боль и одновременно блаженство. Меня бросало в жар и делало меня несчастным, когда я представлял себе ее лицо, и звук низкого голоса, и ее походку, уверенный и энергичный ритм ее шагов, когда она вечером шла по улице и рыночной площади.

В итоге я опять вскочил, разволновался, меня охватило беспокойство, и мне было уже не заснуть. Я подошел к окну и выглянул. Среди прядей туманных облаков плавала бледная убывающая луна; цикады все еще пели во дворе. Лучше всего было часок побегать по улицам. Но дверь в нашем доме запиралась в десять часов, и если вдруг случалось такое, что ее открывали после этого времени, то это означало, что в нашем доме произошло какое-то необычное, нарушившее покой чрезвычайное событие. Кроме того, я даже не знал, где находится ключ от входной двери.

Мне вспомнились прошлые годы, когда я, подросток, воспринимал семейную жизнь в доме родителей временами как рабство и по ночам ускользал из дома, терзаясь нечистой совестью и испытывая азартное упрямство, чтобы выпить в ночном кабаке бутылку пива. Для этого мне нужно было только открыть закрытую на щеколду заднюю дверь, выходившую в сад, перелезть через забор и выбраться на улицу по узкой тропке между соседскими садами.

Я натянул штаны, при таком теплом воздухе большего не требовалось, и, держа в руках башмаки, выбрался из дома босиком, перелез через забор и отправился не торопясь бродить по спящему городу, вверх по реке, сдержанно шумевшей и игравшей дрожащими на воде лунными бликами.

Быть ночью на воле в пути, под куполом безмолвного неба, у тихо струящейся воды — в этом есть что-то таинственное, что будоражит до глубины души. Мы становимся ближе к истокам, ощущаем родство с животными и растениями, предчувствуем туманные воспоминания о доисторической жизни, когда еще не было ни домов, ни городов и не имеющий родины человек бродил по лесам, горам и рекам, и волк и ястреб были его сородичами, и он мог любить их как своих друзей или ненавидеть как смертельных врагов. Ночь отдаляет также привычное ощущение общности человеческой жизни; если нигде не горит свет и не слышно вокруг ни единого голоса, человеческое существо ощущает только стоящее на страже одиночество и видит себя раздельно от всех и предоставленным самому себе. То самое страшное человеческое чувство неизбежно быть одиноким, жить в одиночестве и одному испытывать и переносить боль, страх и смерть сопутствует при этом невидимо каждой мысли, становится тенью здорового и молодого, его предвозвестником, и кошмаром слабого.

Нечто подобное ощущал и я, по крайней мере мое неудовольствие затихло и уступило место тихому созерцанию. Мне было больно думать о том, что прекрасная и желанная Хелена, вероятно, никогда не будет думать обо мне, испытывая чувства, похожие на мои, когда я думаю о ней, и я знал, что не погибну от горя безответной любви, и у меня было какое-то смутное предчувствие того, что грядущая жизнь таит в себе еще более мрачные пропасти и чреватую невзгодами судьбу, чем страдания молодого человека в период летних каникул.

Тем не менее молодая кровь играла и рисовала против моей воли из порывов ночного ветра каштановые волосы девушки и гладящие их руки, так что поздняя прогулка ни утомила меня, ни сделала сонным. Я спустился лугами к реке, сложил свою немногочисленную одежду и нырнул в прохладную воду, быстрое течение которой тотчас же принудило меня к борьбе и активному сопротивлению. Я четверть часа плыл вверх по течению, свежая речная вода смыла с меня духоту и тоску, и когда я, остыв и слегка приустав, нашел одежду и натянул на мокрое тело штаны, возвращение домой и в постель далось мне легко и принесло утешение.

После напряжения первых дней я постепенно вошел в тихую обыденность семейной жизни в доме. Как же меня носило по миру, из города в город, среди множества людей, между работой и грезами, между учебой и ночными попойками, жизнью на хлебе и молоке и снова только книги и сигары, и так один месяц за другим! А здесь все было как десять и как двадцать лет назад, здесь дни и недели текли в беспечном, спокойном, ровном ритме. И я, ставший чужим и привыкший к беспокойной и полной многочисленных переживаний жизни, опять вошел в этот ритм, словно никуда и не уезжал, почувствовал интерес к людям и их делам, о чем годами не вспоминал и не ощущал, что мне не хватает всего того, что стало казаться мне чужим.