Рассказы Ника Адамса - [28]

— Держи их подальше от головы.

— Знаю. Мне было легче, если бы я могла копировать мальчишку моего возраста.

— Копируй меня.

— Действительно. Почему нет? Ты не будешь смеяться?

— Может, и буду.

— Я надеюсь, мне не придется снова становиться девочкой, пока мы в этом походе.

— Не волнуйся.

— У нас одинаковая форма плеч и ног.

— Что еще ты собиралась сделать?

Ник уже готовил форель. Скрученные коричневые ломтики бекона лежали на чистой щепке, отрубленной от одного из поленьев, которые они бросали в костер, и они оба вдыхали запах форели, жарящейся на свином жиру. Ник полил рыбу жиром, перевернул, снова полил. Темнело, и он занавесил маленький костер куском брезента, чтобы его не увидели.

— Что ты собиралась сделать? — в который уж раз спросил он.

Малышка наклонилась и плюнула в костер.

— Как у меня получилось?

— В сковороду не попала.

— Задумала плохое. Прочитала об этом в Библии. Хотела взять три длинных гвоздя, по одному на каждого, и вогнать им в висок, пока они спали, этим двум мужчинам и тому парню.

— И чем ты собиралась их вогнать?

— Приглушенным молотком.

— А как ты собиралась приглушить молоток?

— Приглушила бы, будь уверен.

— Эта затея с гвоздями слишком рискованная, чтобы за нее браться.

— Знаешь, одна девушка сделала это в Библии, а поскольку я видела, что вооруженные мужчины пьяны и спят, и ходила среди них ночью, и украла их виски, то подумала, почему бы мне не убить их, учитывая, что о чем-то таком написано в Библии?

— В Библии нет никакого приглушенного молотка.

— Наверное, я путаю с приглушенным веслом.

— Возможно. И мы никого не хотим убивать. Поэтому ты и пошла со мной.

— Знаю. Но совершить преступление нам легко — и мне, и тебе, Ники. Этим мы отличаемся от остальных. Потом я подумала, что все равно смогу быть полезной тебе даже с погубленной душой.

— Ты чокнутая, малышка, — покачал головой Ник. — Послушай, чай помешает тебе заснуть?

— Не знаю. Никогда не пила его на ночь. Только мятный чай.

— Я дам тебе слабенький и добавлю концентрированного молока.

— В этом нет необходимости, Ники, если молока у нас мало.

— С молоком будет вкуснее.

Они уже ели. Ник отрезал каждому по два куска ржаного хлеба и вымочил по одному для каждого в растопленном свином жиру, оставшемся на сковороде. Они съели пропитанный жиром хлеб и форель, с корочкой снаружи и мягкую и нежную внутри. Потом они бросили рыбьи кости в огонь и съели по второму куску хлеба, положив на него бекон. Малышка выпила жиденький чай с концентрированным молоком, и Ник заткнул палочками две дырки, которые пробил в крышке банки.

— Ты наелась?

— Более чем. Форель — пальчики оближешь, и бекон тоже. Нам повезло, что у них был ржаной хлеб, правда?

— Съешь яблоко, — предложил Ник. — Может, завтра мы поедим чего-нибудь получше. Может, мне следовало предложить еще что-нибудь, малышка?

— Нет, я наелась.

— Ты точно не голодна?

— Нет. Больше ничего съесть не смогу. Если хочешь, у меня есть шоколад.

— Где ты его взяла?

— Из своего загашника.

— Откуда?

— Из загашника. Где я запасаю все.

— Понятно.

— Он свежий. Твердый, с кухни. Мы можем начать с него, а другой кусок оставить для какого-то особого случая. Послушай, мой загашник на тесемках, как кисет для табака. Мы можем использовать его для самородков и всего такого. Как думаешь, Ники, отсюда мы пойдем на запад?

— Я еще не решил.

— Мне бы хотелось заполнить мой загашник самородками. По цене шестнадцать долларов за унцию.

Ник почистил сковороду и положил заплечный мешок в изголовье шалаша. Одним одеялом накрыл подстилку из молодых побегов, второе положил сверху и подоткнул под бок малышки. Почистил ведро на две кварты, в котором приготовил чай, и наполнил его чистой водой из родника. Когда вернулся с полным ведром воды, его сестра уже спала, соорудив себе подушку из мокасин, завернутых в синие джинсы. Он поцеловал ее, она не проснулась. Он надел старую куртку и покопался в заплечном мешке, пока не нащупал пинтовую бутылку виски.

Открыл и понюхал, пахнул виски очень хорошо. Ник налил полчашки воды из ведерка, которое наполнил родниковой водой, и добавил немного виски. Потом сидел и пил медленно, маленькими глоточками, всякий раз задерживая напиток под языком, прежде чем проглотить.

Он наблюдал, как маленькие угольки костра становятся ярче от дуновения ветерка, и смаковал виски с холодной водой, и смотрел на угольки, и думал. Допив содержимое чашки, налил в нее немного чистой воды, выпил ее и улегся. Винтовку положил под левую руку, подушку тоже сделал из мокасин и штанов, накрылся одеялом, помолился и заснул.

Ночью замерз, проснулся и накрыл сестру курткой, пододвинулся поближе к ней, подоткнул под себя одеяло, нашарил винтовку, подтянул к себе. Холодный, чистый воздух пахнул хвоей и сосновой смолой. Он и не представлял себе, до какой степени устал, пока его не разбудил ночной холод. Теперь он вновь расслабился, ощущая тепло, идущее от тела его сестры, и подумал: «Я должен заботиться о ней, стараться, чтобы у нее всегда было хорошее настроение, а потом привести домой целой и невредимой». Прислушался к ее ровному дыханию и тишине ночи, а потом снова уснул.

Проснулся он, когда утренний свет уже позволял разглядеть далекие холмы за болотом. Полежал, потянулся, чтобы размять затекшее тело. Сел, надел брюки цвета хаки и мокасины. Посмотрел на спящую сестру, укрытую до подбородка теплой курткой, на ее высокие скулы, загорелую веснушчатую кожу, обрезанные волосы, показывающие прекрасную линию головы и подчеркивающие прямой нос и прижатые уши. Ему хотелось нарисовать ее, и он всматривался в длинные ресницы, лежащие на щеках.