Рассказы Мистика - [22]

— А….

— С этим еще проще. Бедная девочка была слишком предсказуема. Поэтому я изобразила полное отсутствие сил и ждала, когда она клюнет.

— Так ты её спровоцировала?!

— Можно сказать и так. Но думаю, ты в любом случае не в обиде на меня, потому как, если мне не изменяет память, мое появление прервало процесс очень близкого знакомства с ее гастрономическими изысками. Не так ли? К тому же, в отличие от дрянной кошки, я своё слово держу. Ты все еще можешь заглянуть в мою сокровищницу.

— Да неужто! – буркнул Иеремия, про себя зарекаясь когда-либо еще связываться с богами и богинями.

— Но тебе все-таки придется предложить мне руку, а то что-то сил нет даже ноги переставлять. Да не бойся ты так, наемник, я давно научилась обходиться без крови, – произнесла Хесстах и засмеялась божественным смехом.

Лорена

Есть города, берущие своё начало от маленьких деревень. Некоторые же были замками, в которых жили гордые феодалы. С мерным течением времени они обрастали пригородами, в которых селились мастеровые, купцы, иноземцы и иноверцы. И то, исходное зерно, тот первый росток, из которого вырастал город, чаще всего сгнивал, меняясь на новое – из стали и стекла. С ним безвозвратно уходил дух старины, переселяясь в музеи, частные собрания или антикварные лавки. Но, иногда, городские власти оставляли эти осколки древности для придания городу колорита. Называя их музеями под открытым небом.

В Калленбурге тоже были развалины древнего замка, в котором жил основатель города – сэр Гилберт фон Каллен. За прошедшее тысячелетие, природа и войны, оставили от некогда гордого прибежища рыцарства небольшой участок стены и полуразрушенный донжон. На крыше замка в древности сидело множество каменных изваяний – горгулий. Разномастные чудища щерили в вечной ярости свои каменные пасти. Современному человеку могло показаться, что это плод дурного вкуса и извращённой фантазии какого-то полоумного, но чертовски талантливого скульптора. Иногда, особо впечатлительным казалось, что вот-вот они откроют глаза и спрыгнут с насиженных мест.

После очередной затянувшейся реставрации, оставшиеся статуи было решено снять и установить в небольшом парке, прилегающим к развалинам. И вот спустившиеся с высот древности горгульи очутились в круговороте современной жизни. Восемь статуй стали на постаментах по обе стороны от дорожки, выложенной светлой плиткой. Днём здесь гуляли туристы, ослепляющие окружающих и друг друга вспышками фотокамер. Молодые мамочки с непоседливыми и орущими детьми, да пенсионеры соблюдающие режим дня. Невозмутимые художники с переносными мольбертами, увековечивали в своих полотнах застывшие в камне гнев, ярость и, как это не странно – обречённость. Обречённость от того, что начатое когда-то ими служение, обратилось в никому не нужное прозябание.

По вечерам в парке менялся контингент, но жизнь по-настоящему закипала в нём, с наступлением сумерек. На скамейках собирались группки молодёжи, словно стайки ярких тропических птичек. Только песенки их отличались от беззаботных трелей порхающих птах. Иногда сигаретный дым, заслонял тягучий запах «травки», а в кустах по соседству дрались, кололи наркотики и иногда умирали. Горгульи смотрели на всё это, навеки распахнутыми глазами, не имея возможности ни закрыть их, ни отвернуться.

Но, однажды вечером, в промежутке между уходом и приходом разных по возрасту и интересам компаний, на аллее показалась — Она. Высокая, черноволосая, с бледным лицом и печальной улыбкой. Весь её облик, от густо подведённых тушью глаз и чёрного цвета одежды, до ботинок на толстой подошве и кучи заклёпок, цепочек и кучи других непонятных вещей, нёс печать вечной грусти. Могло показаться, что призрак плывёт по аллее, не спеша и вдумчиво изучая оскаленные морды каменных монстров. Будто бы говоря с безмолвными стражами былого.

Потом она садилась на край скамьи и продолжала любоваться каменными изваяниями. Так продолжалось несколько месяцев. Прошла осень, наступила зима и выпавший снег, укутал весь город в ворох белых одежд. Под пушистым одеялом оказались и восемь каменных статуй. Девушка продолжала исправно приходить и сидеть, даже когда шёл снег. В такие моменты она казалась воплощением самой Печали. Одинокое и грустное существо в целом мире, запорошенном снегом. Иногда она напевала, и песни эти тоже были полны тоски.

Она рассказывала о себе мрачным горгульям, и из этих рассказов стало ясно, что зовут её Лорена, хотя настоящее имя Мэри. Она – гот, и приехала в город совсем недавно, вместе с бабушкой и младшей сестрой. Родители разбились на автомашине в поездке, полугодом ранее. Днём она работала в компьютерной фирме, а всё свободное время помогала бабушке. И только в эти часы могла позволить себе немного побыть наедине со своими мыслями. Еще летом она несколько раз ходила на старое закрытое кладбище, где собирались такие же средоточия вселенской печали и отчаяния. Но в этой компании ей быстро надоело, и она ушла, как сама выразилась, в одиночное плавание.

Иногда, она осторожно гладила отполированные сотнями прикосновений, некогда шершавые, бока и лапы чудищ. И тогда, казалось, они замирали, впитывая тепло её ладоней. У неё всегда руки были горячими, так что растаявший снег стекал тонкими струйками и тут же замерзал. А она говорила и говорила, обо всём, что произошло с ней за день. О своих мечтах, о представлении о жизни и смерти. Особенно о смерти.