Рассказы - [24]

Я заснул, размышляя над этой фразой.

Мне показалось, что я только-только сомкнул глаза, когда над ухом раздался голос отца:

— Подъем, Бобби! Вот-вот завод загудит! За следующую неделю на грузовую площадку завода поступило на тридцать пять контейнеров больше нормы. Мы едва успевали управляться с ними — с такой скоростью они приходили к нам из упаковочного цеха. Отец только качал головой, рассказывая, с какой скоростью способен работать Верджил Сайке. По его словам, тот носился между двумя машинами так, что воздух казался горячим, а красная одежда Верджила просто дымилась.

Как-то вечером мы вернулись домой и застали мать в полной панике Она сказала, что звонила миссис Эвери, которая живет в двух домах от нас по Аккардо-стрит. Миссис Эвери кое-что пронюхала насчет красного дома. Ей удалось заглянуть в кухонное окно. Она увидела миссис Эви Сайке, стоящей рядом с плитой. Та включила на полную мощность все горелки и склонилась над ними, как обычно поступает человек, если хочет посильнее освежиться от работающего вентилятора. И миссис Эвери клялась, что видела и вторую женщину, которая прямо нагнулась над плитой и прижалась к пламени лбом, словно к куску льда.

— Бог мой, — прошептал отец. — Они не люди! Как только я их увидел, сразу понял, что здесь что-то не так! Их нужно выгнать из Грейстоун-Бэй! Кто-нибудь обязан спалить этот проклятый красный дом к чертовой матери!

И на этот раз мать ничего не сказала ему. Да простит меня Бог, я тоже ничего не сказал. Много старых. И тех, у кого это впереди. По заводу разнесся слух, что Верджил Сайке собирается работать на трех шлифовальных машинах сразу. И кое-кому из этого цеха грозит увольнение.

Вы знаете, как создаются слухи. Иногда в них есть зерно правды, но в большинстве случаев они лишь накаляют обстановку. Как бы то ни было, отец теперь по три раза в неделю по дороге домой делал крюк к винной лавке. Когда он сворачивал на Аккардо-стрит и видел красный дом, его бросало в пот. По ночам он почти не мог спать и порой часами сидел в гостиной, обхватив голову руками, а если я или мать осмеливались сказать хоть слово, вспыхивал словно порох.

В конце концов одним жарким августовским вечером он, обливаясь потом, произнес ровным голосом:

— Я задыхаюсь. Это все красный дом. Я чувствую, как он высасывает из меня жизнь. Боже милостивый, я этого больше не вынесу. — Он встал с кресла, посмотрел на меня и сказал:

— Пойдем-ка выйдем, Бобби.

— Куда мы? — спросил я по пути к машине. Красный дом сиял огнями через дорогу.

— Не задавай вопросов. Просто делай, как я скажу. Садись. Надо кое-куда съездить.

Я подчинился. Мы отъехали от тротуара, я оглянулся, и показалось, что в окне красного дома мелькнул чей-то силуэт.

Отец приехал в какое-то захолустье и нашел хозяйственный магазин, который еще был открыт. Он купил две трехгаллонные канистры для бензина. Еще одна лежала у нас в багажнике. Потом мы поехали на автозаправочную станцию, где нас никто не знал, и заправили все три. На обратном пути от запаха бензина меня чуть не стошнило.

— Это необходимо, Бобби, — проговорил отец. Глаза его лихорадочно блестели, в лице — ни кровинки. — Мы с тобой должны это сделать. Мы, мужчины, должны быть заодно, верно? Нам обоим от этого будет лучше, Бобби. Это семейство Сайксов — это не люди.

— Они другие, хочешь сказать? — выдавил я, хотя сердце у меня колотилось как бешеное и спокойно рассуждать я не мог. — Да. Другие. Они чужие на Аккардо-стрит. На нашей улице нам не нужно никаких красных домов. Сотни лет все шло хорошо, и мы восстановим все как было, верно?

— Ты хочешь… убить их? — прошептал я.

— Нет! Черт побери, нет! Я не хочу никого убивать! Я просто разведу огонь и тут же начну вопить о пожаре. Они проснутся и выбегут через заднюю дверь. Никто не пострадает.

— Они поймут, что это ты.

— А ты скажешь, что мы смотрели кино по телеку. И мать подтвердит. Мы придумаем, что сказать. Черт побери, Бобби, ты со мной или против меня?

Я не ответил, потому что не знал, что сказать. Что хорошо и что плохо, когда ты кого-то любишь?

Отец дождался, когда погаснут все окна на Аккардо-стрит. Мать сидела вместе с нами в гостиной. Она молчала и даже не смотрела в нашу сторону. Мы ждали, пока закончится шоу Джонни Карсона. Потом отец сунул в карман зажигалку, подхватил две канистры и сказал, чтобы я взял третью. Ему пришлось повторять дважды, но я все-таки взял. При всех выключенных лампочках и мерцающем экране телевизора мы с отцом вышли из комнаты, перешли улицу и тихо поднялись на крыльцо красного дома. Вокруг было темно и тихо. У меня вспотели ладони, и я чуть не выронил канистру, поднимаясь по ступенькам.

Отец начал поливать бензином все подряд. Опустошив обе канистры, он вдруг обернулся, увидел, что я стою просто так; и зашипел:

— Выливай быстрее, что стоишь! Давай, Бобби!

— Отец, — выдавил я. — Прошу… Не делай этого.

— Боже всемилостивый! — Он выхватил мою канистру и вылил ее на крыльцо.

— Отец, не надо… Они же ничего плохого не сделали. Только потому, что они другие… Только потому, что они живут в доме другого цвета…

— Они не должны быть другими! — ответил отец. Голос его звучал твердо, и я понял, что он по-своему прав. — Нам не нравятся другие! Нам не нужны здесь никакие другие! — Он вытащил из кармана тряпку, прихваченную на кухне, и начал рыться в карманах в поисках зажигалки.