Рассказы - [159]

Однако если он собирается взяться за поиск более крупных игрушек, ему, возможно, стоит хранить их где-нибудь в другом месте.

В девять сорок Джуниор сидел в гостиной и смотрел, как отец храпит в своем кресле. На кухне мама повисла на телефоне, болтая со своей подругой Линдой Шапона, которая жила через несколько улиц от них. Они вместе ходили в старшую школу, и сейчас Линда владела салоном красоты на Керредж-авеню. Обычно мама большую часть вечера говорила по телефону. Это был ее единственный путь к спасению. Телевизор работал — показывал последние из вечерних комедий. Желтый блокнот соскользнул на пол, и Джуниор поднял его, чтобы посмотреть, что там понаписал отец.

Написанное было трудно прочитать. Ручка не пощадила бумагу. Джуниору удалось разобрать лишь несколько фраз в нагромождении нацарапанных шуток и каламбуров. Строчки переплетались и наползали одна на одну, точно гнездо из веток шиповника.

Босс. В офисе — гром, дома — молчком.

Какой любимый цвет любого дипломата? В клеточку.

Рай — это место, где бог оплачивает все счета.

Отцу всегда видней. Даже если он слепой.

Средний возраст — это такой период жизни, когда девушка, которой ты улыбаешься, думает, что ты ее знакомый.

— Уже поздно.

Джуниор поднял взгляд. Отец опухшими глазами таращился на циферблат наручных часов в тусклом свете лампы.

— Боже, пора на боковую, верно?

— Да, сэр. — Джуниор положил блокнот на пол рядом с креслом отца.

Отец потянулся, хрустнув суставами.

— Кажись, рановато меня сморило. Я даже не понял, что закрыл глаза.

— Да, сэр, — сказал Джуниор.

Отец поднял блокнот и заглянул в него. То, как свет падал на лицо, придавало ему вид глубокого старика, и это зрелище навело Джуниора на мысль о коллекции черепов, выставленной в «Музее Готэма», его любимом месте — месте, где не жалко провести субботний денек.

— Людям нравится улыбаться, — произнес отец тихим голосом. — Им по нраву тот, кто не прочь пошутить. Счастливый человек.

Внезапно Джуниор напрягся: он услышал рокот двигателя. Отец уставился на входную дверь, словно ожидая, что красный «Шеви» Эдди Коннорса с ревом взлетит по ступенькам крыльца и ворвется в дом. Эдди несколько раз нажал на педаль газа, намереваясь с пробуксовкой промчаться прямо перед их домом… а затем машина начала чихать, шипеть, и через пару секунд мотор заглох.

— Слава богу, — сказал отец и выдохнул, потому что сидел, затаив дыхание. — Терпеть не могу этот шум. У меня от него голова раскалывается.

Джуниор кивнул. Нынче ночью Эдди Коннорс не будет носиться по улицам.

Отец взглянул на сына. Они смотрели друг на друга; их лица — схожие конструкции из плоти и костей. Люди на экране трепались, и заранее записанный смех наполнял комнату.

— Ты мой малыш, верно? — спросил отец.

— Да, сэр.

— Мой малыш, — повторил отец. — Ты ведь не станешь одним из тех, кто думает, будто мир что-то ему должен, а?

— Нет, сэр.

— Шучу. Улыбнись.

Джуниор подчинился.

Отец наклонился к нему. Близко. И еще ближе. На щеках и лбу отца Джуниор мог видеть блестящие бусинки пота. Кожа мужчины пахла кислятиной, а глаза походили на черное стекло.

— Джуниор? — прошептал отец. — Я хочу поделиться с тобой секретом. Знаешь, что такое «секрет»? Все что угодно, о чем не догадывается женщина. Но тебе я сказать хочу. Потому что ты мой малыш.

Лицо отца парило перед ним в тусклом свете, наполовину сокрытое в тени, точно убывающая луна.

— Я боюсь, — прошептал отец и тяжело сглотнул под раскаты записанного смеха. — Боюсь, что моя болезнь возвращается.

Джуниор молчал. Крошечная вена напряженно пульсировала на его правом виске; губы побледнели.

— Временами, — сказал отец, — мне кажется, будто планета вращается так быстро, что я вот-вот сорвусь с нее. Иногда чудится, что небеса наваливаются на меня своей неимоверной тяжестью, и тогда я не могу вздохнуть. Компания дала мне второй шанс. Они сказали, я был добр к людям и мог заставить их улыбаться, так что у меня должно получиться продавать товар. — Быстрая, как ртуть, улыбка промелькнула на губах отца. Но глаза по-прежнему оставались черными. — Продавец — это тот, кто двумя ногами стоит на земле и принимает заказы от человека, взгромоздившего обе ноги на стол.

Джуниор не улыбнулся.

— Мне кажется, что… ветер вот-вот унесет меня, Джуниор. Чувствую постоянное беспокойство. Не знаю, почему. Просто… Я не могу оставаться счастливым.

Джуниор не шевелился. Он слышал, как мама разговаривает по телефону. Думал об игрушках в подвале и о том, как муравьи с тараканами медленно обгладывают их кости. По чуть-чуть. Час за часом.

— Я не могу вернуться в больницу, — шептал отец. Шептал прямо ему в лицо. — То место было невыносимо. Они там не умеют улыбаться. Вот, что стало бы для меня адом, Джуниор. Место, где люди не способны на улыбки. Если бы мне пришлось туда вернуться… Даже не знаю, что бы я тогда сделал.

— Пап? — надтреснуто произнес Джуниор. — Не говори… так… пожалуйста.

— Что плохого в желании быть счастливым? — спросил отец. Он больше не шептал. — Жить счастливо — это что, грех? Чертов грех? — Отец распалялся все больше, отстранив лицо от Джуниора. — Вот, что не так с этим миром, знаешь ли! Они отнимают у тебя все, а затем пытаются срезать улыбку с твоего лица! Что ж, я им не позволю! Я раньше увижу их всех в аду, чем они меня сломают! Они сломали моего старика, и он рыдал с бутылкой в руке, и я сказал, что заставлю тебя снова улыбнуться, заставлю! Выдавлю из тебя улыбку, сделаю все, чтобы вызвать у тебя радость! Но мир сломал его! Потому что человек, который улыбается, — опасный человек! Они хотят срезать улыбку с твоего лица и сделать тебя слабым! Но со мной этот номер не пройдет! Клянусь богом, не пройдет! А ты, Джуниор… Ты — часть меня. Мой сын. Моя плоть и кость! — Одна из жилистых рук отца схватила мальчика за плечо. — Миру нас не одолеть, правда?