Рассказы из далекого прошлого - [46]

По мѣрѣ того, какъ Вячеславъ Павловичъ развивалъ свои идеи, графъ съ удивленіемъ въ него всматривался. При всей своей испорченности ему становилось гадко видѣть человѣка, открывающаго цинично свою душу, не сознающаго нравственнаго паденія. Завадскій не удержался, чтобы не спросить пріятеля:

— Но неужели вамъ все это проходило безнаказанно?

— Какъ безнаказанно? переспросилъ Вячеславъ Павловичъ. Меня двадцать разъ собирались убить, но я врагамъ говорилъ: стрѣляйте въ меня, а я ни въ кого стрѣлять не буду. Я никому зла не желаю, ни съ кѣмъ не ссорюсь. Я миролюбивый по природѣ, извиняю недостатки другихъ, и наслаждаюсь тѣмъ, что даетъ судьба.

XII.

Николай Ѳеофилактовичъ страдаетъ, но страдаетъ совсѣмъ не отъ тѣхъ причинъ, о которыхъ думаетъ читатель. Нашъ чиновникъ страдаетъ оттого, что жена мѣшаетъ жить такъ, какъ ему хочется. Костоломовъ по своему характеру не любилъ никого впускать въ свою семью, а Элли сдѣлала ему семью почти открытою для всего общества. Акакій вѣчно былъ занятъ своими мыслями, состоящими въ оппозиціи чему-нибудь и кому-нибудь. Идеи добрыя и злыя онъ различалъ плохо, но становился мгновенно противъ лицъ и обстоятельствъ, когда они насильственно останавливали либеральное теченіе жизни, хотя бы это теченіе вело къ гибели отдѣльную личность и даже государство. Ходъ послѣднихъ сибирскихъ событій сдѣлалъ изъ вольнодумнаго Акакія скрытаго врага новому генералъ-губернатору. Костоломову не нравилась самостоятельность послѣдняго, его широкія начинанія, крутыя административныя реформы безъ совѣта съ такими помощниками, какимъ былъ, напримѣръ, нашъ герой. Николай Ѳеофилактовичъ незамѣтнымъ образомъ принялъ на себя главенство въ лигѣ, направленной противъ начальника края. Онъ посылалъ безыменныя корреспонденціи въ столичныя либеральныя газеты, искажалъ въ нихъ сибирскіе факты и порицалъ генералъ-губернаторскія распоряженія. Вмѣстѣ съ ушаковскимъ военнымъ губернаторомъ, страдавшимъ разслабленіемъ мозга, Костоломовъ задерживалъ отъ опубликованія знаменитые циркуляры даровитаго администратора, клонившіеся къ благу народному. Такъ, циркуляры объ основаніи сельскихъ школъ, о порицаніи взяточничества, объ ограниченіи пьянства по деревнямъ и на золотыхъ пріискахъ, о закрытіи многихъ кабаковъ долго удерживались подъ сукномъ Акакіемъ и его мѣстными вліятельными друзьями. Послѣдніе называли эти циркуляры «самодурственными» и посылали на нихъ жалобы въ Петербургъ. Понятно, что упомянутыя дѣйствія почтеннаго чиновника не могли долго скрываться отъ генералъ-губернатора. Человѣкъ высоко благородный, чуждый низкихъ эгоистическихъ страстей, старый генералъ возбуждалъ къ себѣ въ людяхъ порядочныхъ чувства безграничной преданности. Они-то и разъяснили начальнику края іезуитскія подкопы дѣйствительнаго статскаго совѣтника и кавалера Костоломова. Находясь въ театрѣ въ описанный нами вечеръ, онъ былъ неожиданно позванъ въ генералъ-губернаторскую ложу. Здѣсь, въ небольшой гостиной, убранной просто, но комфортабельно, освѣщенной боковою лампой, сидѣлъ на диванѣ передъ овальнымъ столомъ старикъ въ военномъ сюртукѣ, съ георгіевскимъ крестомъ, державшійся прямо и величаво. Онъ курилъ папиросу и разговаривалъ съ двумя своими адъютантами. Николая Ѳеофилактовича онъ встрѣтилъ словами:

— А, любезнѣйшій! Милости просимъ! Садитесь, и будьте гостемъ.

Адъютанты вышли изъ ложи.

XIII.

— Вы не удивитесь, началъ безъ лишняго вступленія генералъ-губернаторъ, что я буду вести съ вами разговоръ, которому болѣе мѣсто въ моемъ кабинетѣ. Впрочемъ, я всегда и вездѣ на службѣ моего Государя. Скажите мнѣ, пожалуйста, что васъ заставляетъ вести себя несвойственно ни вашимъ лѣтамъ, ни вашему положенію? Сколько я убѣдился, вы человѣкъ съ солиднымъ образованіемъ, а прибѣгаете къ такимъ средствамъ въ борьбѣ со здѣшнимъ главнымъ начальствомъ, которыя не говорятъ въ пользу вашего сердца.

Генералъ остановился, посмотрѣлъ на трепетавшаго петербургскаго бюрократа, и продолжалъ, взвѣшивая каждое слово:

— Мнѣ доподлинно извѣстно, что всѣ анонимныя корреспонденціи изъ Восточной Сибири, ругающія меня и напечатанныя за послѣднее время въ либеральной петербургской прессѣ, принадлежатъ вашему перу. Вы хорошо знаете, что я не противъ гласности, а, напротивъ, поддерживаю ее, и самъ обличаю мерзости, творящіяся кругомъ насъ. Но я, почтеннѣйшій, не прячусь за чужія спины, а громко говорю: «иду на васъ».

Генералъ вновь прервалъ рѣчь. Николай Ѳеофилактовичъ хотѣлъ что-то сказать, но рука благороднаго собесѣдника слегка его коснулась, а звучный голосъ старика, какъ немолчная совѣсть, нарушалъ тишину, царившую въ ложѣ.

— Что я вамъ сдѣлалъ дурного, и кому я сдѣлалъ дурное?

Генералъ-губернаторъ грустно поникъ головой.

— Я ненавижу взяточниковъ, но ихъ ненавидитъ каждый честный человѣкъ. Я хочу внести умственный свѣтъ въ среду народную, но объ этомъ долженъ заботиться и частный образованный гражданинъ. Я принимаю мѣры, чтобы народъ меньше пьянствовалъ, но, вѣдь, отъ пьянства въ деревняхъ страдаетъ цѣлое государство. Я ограждаю беззащитныхъ людей отъ поголовнаго обирательства, и этимъ исполняю часть своего долга и волю Государя. Онъ послалъ меня въ здѣшній край и сказалъ: «Я увѣренъ, что Сибирь будетъ тобой довольна». Чего же хотятъ мои враги? И чего стоютъ они сами?