Рассказы из далекого прошлого - [36]

— Кто вы? И въ чемъ ваша просьба?

Услышавъ фамилію генерала Мерзляковскаго, Царь перебилъ:

— Я хорошо помню вашего мужа. Это былъ храбрый и достойный генералъ. Имѣете дѣтей?

Сквозь слезы старушка передала въ краткихъ словахъ свое горе. Государь, держа бумагу въ рукѣ и коснувшись ею своихъ бровей, милостиво промолвилъ:

— Успокойтесь. Вашъ сынъ будетъ вамъ возвращенъ. Я не хочу знать, насколько онъ виновенъ. Я надѣюсь, что память о славномъ отцѣ и ваше руководительство сдѣлаютъ изъ вашего сына въ будущемъ хорошаго слугу отечеству. Возвращайтесь съ Богомъ домой.

Императоръ всталъ и благосклонно простился со старушкой. А она, въ порывѣ овладѣвшихъ ею чувствъ, склонилась передъ Монархомъ, и ея слезы оросили великодушно протянутую къ ней руку.

VI.

Генеральша прямо направилась въ Казанскій соборъ, чтобы поблагодарить Бога за ниспосланное ей счастье. Изъ церкви она проѣхала къ князю Суворову. Остановившись у его дома, она отпустила извозчика и вошла во дворъ. Небольшая деревянная лѣсенка вела во флигелекъ, въ которомъ обиталъ полковникъ Ивановъ. Онъ курилъ трубку изъ длиннаго чубука и пилъ чай, когда раздался звонокъ. Квартира, занимаемая Алексѣемъ Егоровичемъ, состояла изъ трехъ комнатокъ и отличалась простотой своей обстановки. Видимо, ея хозяинъ не придавалъ значенія внѣшнему комфорту. Всѣ думы его прекрасной души были направлены на успокоеніе князя и на то, какъ бы кому помочь. Разсказъ Мерзляковской глубоко растрогалъ Иванова. Слезы показались на его добрыхъ глазахъ отъ радостнаго сознанія содѣяннаго добраго дѣла. Онъ приговаривалъ:

— Такъ, такъ. Добрый Государь! Дай Богъ Ему здоровья! Князь-то какъ будетъ радъ! Мы пройдемъ къ нему.

Генералъ-губернаторъ встрѣтилъ старушку громкимъ восклицаніемъ:

— Слава Богу! Самъ Государь устроилъ ваше дѣло! Вотъ видите, за Богомъ молитва, а за Царемъ служба не пропадаютъ! Вашъ мужъ и за гробомъ хлопочетъ о васъ. Ну, вы пока посидите въ моей пріемной, а Алексѣй Егоровичъ съѣздитъ отъ меня съ записочкой къ шефу жандармовъ, Василію Андреевичу Долгорукову. Онъ не замедлитъ получить Высочайшее повелѣніе, и вы увидите сына на свободѣ.

Черезъ три часа послѣ разсказанной сцены, Авдотья Ивановна, захвативъ съ собою обрадованную участью брата Элли, летѣла на извозчикѣ къ Троицкому перевозу. Она не замѣчала ни сильнаго вѣтра, ни моросившаго дождя, ни холода, царившаго въ воздухѣ. Мысль ея неслась впередъ, къ тому, кто былъ для нея главною радостью въ жизни. Она безпрестанно погоняла извозчика, и ей казалось, что она ѣдетъ, не видя конца.

Но вотъ перевозъ. Нева находилась въ томъ мятежномъ состояніи, которое въ такихъ чудныхъ стихахъ описано нашимъ незабвеннымъ Пушкинымъ. По рѣкѣ съ пѣной ходили сѣрые валы, разбиваясь о темные массивы разведеннаго моста. Кой-гдѣ пароходы ныряли среди набѣгающихъ на нихъ волнъ, или поднимались на ихъ вздымающемся гребнѣ. Прямо за Невой чернѣли граниты знаменитой крѣпости, и поднимался къ небу острый шпицъ съ крестомъ Петропавловскаго собора.

Перевозчики отказывались везти, ссылаясь на клокотавшую на водѣ бурю. Но старушка была настойчива и неустрашима. Она предложила яличникамъ пятнадцать рублей за переѣздъ на ту сторону и обратно.

Ребята почесали затылки, и одинъ изъ нихъ проговорилъ:

— Что же, робя! Деньги хорошія! Богъ не безъ милости!

Мать съ дочерью сѣли въ лодку.

Испытали ли вы, читатель, чувство, когда послѣ продолжительной внутренней борьбы ваша мысль останавливается безповоротно на какомъ-нибудь рѣшеніи? Робости въ васъ уже нѣтъ, впереди ясна одна цѣль, — эти ощущенія теперь переживала Авдотья Ивановна. Она безтрепетно относилась къ волнѣ, то и дѣло заглядывавшей въ ея лодку; она не утирала лица отъ налетающихъ брызгъ отъ веселъ. Элли, это маленькое, легкомысленное, беззаботное созданіе, съ которою мы познакомились на Самарскихъ водахъ, теперь вся была поглощена заботой о матери. Она укрывала ея голову платкомъ отъ вѣтра, она согрѣвала поцѣлуями охладѣвающія руки старушки. У самой у ней разстегнулся ватерпруфъ, но Элли не замѣчала ничего. А Нева все еще велика, берегъ еще далекъ. Вотъ раздался протяжный перезвонъ крѣпостныхъ часовъ, и дрогнули сердца слабѣющихъ женщинъ.

— Да скоро ли переѣдемъ? — шептала, какъ бы въ забытьи, генеральша.

— Мама, мы у берега! — воскликнула продрогшая Элли.

Стала близка столь желанная свобода Юрія![2]

VII.

Костоломовъ не палъ духомъ послѣ урока, полученнаго въ будуарѣ Элли. Благодаря освобожденію ея брата, онъ сдѣлался однимъ изъ близкихъ людей къ семьѣ Мерзляковскихъ. Старушка считала его за вліятельнаго административнаго дѣятеля и души въ немъ не чаяла. Она посвятила вольнодумнаго Акакія въ свои деревенскія дѣла, совѣтовалась съ нимъ и попросила у него чиновника для переписки со своими управляющими. Николай Ѳеофилактовичъ, какъ ловкій стратегъ, предупреждалъ всѣ желанія Авдотьи Ивановны и прочно подводилъ мины подъ ея дочь. Какъ устарѣвшій эгоистъ, онъ полагалъ, что дѣло обойдется легкою интрижкой, безъ серьезныхъ обязательствъ. Къ послѣднимъ онъ былъ непривыченъ, да и не зналъ, какъ ихъ исполнять. Жизнь баловала до сихъ поръ Акакія. Сынъ богатаго московскаго священника, онъ получилъ прекрасное домашнее воспитаніе и поступилъ прямо въ старшіе семинарскіе классы. Также легко досталась ему и академія. Обладая выдающимися способностями, независимымъ состояніемъ, Костоломовъ еще студентомъ сошелся съ нѣкоторыми академическими и университетскими профессорами. Онъ посѣщалъ Кавелина, Соловьева, Грановскаго, и отворачивался отъ погодинской и шевыревской партіи.