Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять» - [29]

Время было уже позднее; лишь двое-трое туристов продолжали сидеть в разных концах зала. Виктория ничуть не устала, Гудфеллоу и Бонго-Шафтсбери спорили о политике. Через два столика от них изнывал от нетерпения официант. Хрупкое сложение и вытянутый узкий череп выдавали в нем копта; Порпентайн сообразил, что официант был единственным неевропейцем, которого он увидел за все то время, пока сидел здесь. Любой нехарактерный штрих надо немедленно замечать — Порпентайн промахнулся. Он еще не освоился в Египте; к нему легко приставал загар, и он избегал египетского солнца, словно малейший его след мог придать ему черты выходца с Востока. Страны за пределами Европейского континента волновали его лишь с точки зрения их влияния на судьбы Европы и не более; ресторан Финка для него мало чем отличался от забегаловки «У соседа».

Наконец компания встала, расплатилась и ушла. Виктория ускакала вперед через улицу Шерифа Паши к отелю. Позади них из проезда у Австрийского консульства с грохотом выехал закрытый экипаж, во весь опор промчался по Рю-де-Розетт и исчез во влажной тьме.

— Кто-то очень торопится, — заметил Бонго-Шафтсбери.

— Да уж, — отозвался Гудфеллоу. Затем обернулся к Порпентайну: — Увидимся на Каирском вокзале. Поезд уходит в восемь.

Порпентайн пожелал всем доброй ночи и вернулся в свое pied-a-terre[109] в турецком квартале. Такой выбор жилища ничему не противоречил; Порту[110] была для него частью западного мира. Он уснул, читая старенький потрепанный том «Антония и Клеопатры» и размышляя над тем, по-прежнему ли сильны чары Египта: его экзотическая нереальность, его странные боги.

В семь сорок он стоял на платформе вокзала и наблюдал за тем, как служащие компаний Кука и Гейза сваливают в кучу чемоданы и дорожные сундуки. За двумя рядами путей зеленел небольшой парк с пальмами и акациями. Порпентайн спрятался в тени здания вокзала. Вскоре подтянулись все остальные. Он заметил, как Бонго-Шафтсбери и Лепсиус обменялись едва уловимыми знаками. Подогнали утренний экспресс, и на платформе началась суета. Порпентайн проводил взглядом Лепсиуса: он догонял араба, который, видимо, упер его чемодан. Гудфеллоу успел включиться в действие. Его светлая шевелюра забилась на ветру, когда он метнулся через платформу; он догнал араба в дверном проеме, отобрал чемодан и сдал жертву пухлому полицейскому в тропическом шлеме. Получая поклажу назад, Лепсиус смотрел на Гудфеллоу своими змеиными глазками и молчал.

В поезде компания распределилась по двум соседним купе; Виктория, ее отец и Гудфеллоу оказались в том, которое примыкало к задней площадке. Порпентайн чувствовал, что в его обществе сэру Аластэру было бы уютнее, но он хотел проследить за Бонго-Шафтсбери. Поезд отправился навстречу солнцу в восемь ноль пять. Порпентайн полулежа слушал болтовню Милдред — она говорила о камнях. Бонго-Шафтсбери не проронил ни слова, пока поезд, проехав мимо Сиди Габер, не повернул на юго-восток.

Тогда он изрек:

— Ты играешь в куклы, Милдред?

Порпентайн уставился в окно. Он понял, что произойдет нечто неприятное. Он рассматривал процессию темных верблюдов с погонщиками, которая медленно двигалась по насыпи вдоль какого-то канала. Вдалеке виднелись белые паруса плывших по каналу барж.

— Играю, когда не ищу камни, — отозвалась Милдред.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Могу спорить, что у тебя нет кукол, которые умели бы ходить, говорить и прыгать через скакалку. Или есть?

Порпентайн старался не отрывать взгляд от группы арабов, слонявшихся вдалеке на насыпи; они выпаривали соль из вод озера Мареотис. Поезд несся на всех парах, так что вскоре арабы растаяли вдали.

— Нет, — с сомнением в голосе отозвалась Милдред.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Ты хоть раз видела таких кукол? Они очень красивые, часовой механизм внутри. Они все прекрасно умеют делать, потому что у них внутри механизм. Они не похожи на настоящих мальчиков и девочек. Настоящие дети плачут, плохо себя ведут, не желают слушаться. Куклы гораздо лучше.

Справа — хлопковое поле цвета охры и глинобитные лачуги. Иногда какой-нибудь феллах плелся к каналу за водой. Боковым зрением Порпентайн следил за руками Бонго-Шафтсбери: длинные, худые нервные кисти спокойно лежали на коленях.

— Наверное, они очень красивые, — отозвалась Милдред. Все-таки она понимала, что здесь кроется подвох: ее голос звучал нетвердо. Возможно, что-то напугало ее в выражении лица археолога.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Хочешь увидеть такую куколку, Милдред?

Это было уже слишком. Он обращался к нему, Порпентайну, а девочку просто использовал. Но зачем? Что-то здесь было не так.

— А у вас она с собой? — нерешительно спросила девочка.

Порпентайн не удержался, оторвался от окна и взглянул на Бонго-Шафтсбери. Тот улыбнулся:

— О да.

Он подтянул рукав пиджака, чтобы снять запонку. Принялся закатывать рукав рубашки. Затем показал девочке обнаженную по локоть руку. Порпентайн отпрянул и подумал при этом: «Господь любит убогих». Бонго-Шафтсбери — псих. На внутренней стороне предплечья в кожу был вшит черный и блестящий миниатюрный переключатель; тумблер имел два возможных положения. Тонкие серебряные проводки отходили от клемм вверх по руке и исчезали под рукавом.