Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять» - [21]

. И еще танго. Любое танго, но в наибольшей степени, наверное, тот грустный и болезненный танец в «L’Histoire du Soldat» Стравинского[70]. Каллисто попытался вспомнить: чем были для них мелодии танго после войны; какие оттенки смысла остались скрытыми от него во всех величаво сдвоенных музыкальных автоматах cafes-dansants[71] или в метрономах, клацающих в глазах его партнерш? Даже чистый и свежий воздух Швейцарии не мог излечить от grippe espagnole[72]. Стравинский подцепил его, да и все остальные. А сейчас много ли осталось музыкантов в оркестре после Passchendaele и битвы на Марне[73]? В данном случае число упало до семи: скрипка, контрабас. Кларнет, фагот. Корнет, тромбон. Тимпаны. Выглядит, словно крошечная труппа скоморохов на улице тщится выдать ту же информацию, что и целый оркестр в яме театра. Едва ли во всей Европе остался хоть один полный состав. И однако скрипкой и тимпанами Стравинский ухитрился передать в своем танго то самое изнурение, ту безвоздушность и пустоту, которую можно было видеть во всех расхлябанных юнцах, пытающихся подражать Вернону Кэстлу[74], и их любовницах, которые просто не умели любить. Ma maitresse[75]. Селест. Вернувшись в Ниццу после Второй мировой, Каллисто обнаружил, что кафе превратилось в парфюмерный магазин, обслуживающий американских туристов. И не было никаких потаенных следов Селест ни на булыжниках мостовой, ни в стареньком пансионате по соседству; не нашлось также духов, которые подошли бы к запаху ее дыхания — сладкому и тяжелому от испанского вина, которое она пила постоянно. Поэтому вместо поисков Каллисто купил роман Генри Миллера и укатил в Париж. Он прочел книгу в поезде, так что к моменту прибытия был, по крайней мере, предуведомлен. И увидел, что изменились не только Селест и прочие, но даже Темпл Дрейк.

— Обад, — сказал он, — у меня болит голова.

Звук его голоса породил в девушке ответный мелодический пассаж. Ее проход на кухню, полотенце, холодная вода и наблюдающий взгляд Каллисто сложились в странный и запутанный канон; а когда девушка положила ему компресс на лоб, то его благодарный вздох словно подал сигнал перехода к следующей теме и новой серии модуляций.

— Нет, — говорил Пельмень, — боюсь, что нет. Здесь не заведение с сомнительной репутацией. Сожалею, но это так.

Горбыль был непреклонен.

— Кэп нам сказал, — твердил он. Матрос предложил бутыль самогона в обмен на симпатичную телочку. Пельмень затравленно озирался, ища подмоги. Посреди комнаты квартет Дюка ди Ангелиса был поглощен событием исторического масштаба. Винсент сидел, остальные стояли. Группа собралась на сейшн и исполняла импровизацию, но, правда, без инструментов.

— Вот что, — сказал Пельмень.

Дюк несколько раз качнул головой, слабо улыбнулся, закурил и наконец встретился взглядом с Пельменем.

— Тихо, старик, — прошептал Дюк.

Винсент принялся молотить сжатыми кулаками по воздуху, затем внезапно застыл и потом повторил все заново. Так продолжалось несколько минут, а Пельмень тем временем прихлебывал спиртное в лад с музыкой. Флот отступил на кухню. В конце концов, повинуясь незаметному знаку, группа прекратила игру, все затопали, а Дюк ухмыльнулся и произнес:

— По крайней мере, мы кончили вместе.

Пельмень уставился на него.

— Вот что…

— У меня сложилась новая концепция, старик, — перебил Дюк. — Ты помнишь своего тезку? Ты помнишь Джерри?

— Нет, — сказал Пельмень. — Я буду помнить апрель[76], если это чем-то поможет.

— По правде говоря, — сказал Дюк, — это была Любовь на продажу. Что показывает, как мало ты знаешь. Это, по cути, был Маллигэн, Чет Бейкер и вся та старая команда. Усекаешь?

— Баритон-сакс, — произнес Пельмень. — Что-то для баритона.

— Но без рояля, старик. Без гитары. Или аккордеона. Сам понимаешь, что это значит.

— Не совсем, — признался Пельмень.

— Что ж, тогда позволь сообщить тебе, что я не Мингус и не Джон Льюис. Я никогда не был силен в теории. Я имею в виду, что такие вещи, как чтение и прочее, всегда меня затрудняли…

— Знаю, — сухо сказал Пельмень. — Тебя вытолкали взашей, за то, что ты поменял тональность С днем рожденья на пикнике в клубе Киваниc[77].

— В Ротари[78]. Но в один из таких интуитивных проблесков меня осенило, что отсутствие рояля в том первом квартете Маллигэна может означать лишь одно.

— Никаких струн, — молвил Пако, басист с младенческим личиком.

— Он пытается сказать, — пояснил Дюк, — что нет основы и нотного стана. Нечего слушать, когда выдуваешь горизонтальную линию. И в таком случае основа домысливается.

На Пельменя жутким озарением снизошло понимание.

— И логически развивая дальше… — сказал он.

— Домысливается все остальное, — провозгласил Дюк с простодушным достоинством. — Основа, нотный стан, звуки, все.

Пельмень смотрел на Дюка, благоговея.

— И? — спросил он.

— Ну, — скромно сказал Дюк, — есть парочка славных идеек.

— Но? — настаивал Пельмень.

— Просто слушай, — сказал Дюк. — Ты врубишься.

И они вновь вышли на орбиту, предположительно где-то в районе пояса астероидов. Через некоторое время Кринклс сложил губы мундштуком и зашевелил пальцами. Дюк хлопнул себя ладонью по лбу.