Рассказы и истории - [13]

Под дождем

Памяти мамы

Весь дом — а он был пятиэтажный — знал, что Ирочка плохо ест. Поэтому соседки считали своим долгом чем-нибудь ее угостить. Она любила бывать в чужих квартирах, но не из-за угощения. В каждой из них было что-то особенное: то картина со степной повозкой, то старая фотография пожарного в каске, то клетка с птицей, то пианино, на котором никто никогда не играл.

На клавиатуре лежала полоска мягкой фланелевой ткани, красиво вышитая шелком. Зачем? — думала Ира, — дорожки все равно не видно, потому что пианино всегда закрыто. Потом догадалась: красивый узор вышивки отвлекал от игры. Человек залюбуется узором и забудет, зачем поднял крышку. Ира разгадала эту хитрость и сразу принималась нажимать на клавиши. Ей казалось, что звуки тоже выписывают узор, сродни тому, что на дорожке.

Ира часто заходила к нам. Заходила просто так, ни за чем. Она вообще заходила к соседям просто, без дела. Постоит в углу, поглядит на повозку в рамке, спросит: «А что в ней?», услышит один и тот же ответ: «Может, бродячий цирк, может, бродячие артисты…» — и идет дальше в угол, где стоит манекен с платьем для примерки. Но музыкальная шкатулка ее буквально привораживала. Ира слушала кукольно-серебристый звук, покачиваясь, руки ее двигались, как длинные водоросли, слушала долго и мечтательно, а потом вдруг захлопывала шкатулку, словно злясь на нее. Все, к чему она прикасалась, ей что-то обещало, что-то должно было вот-вот произойти. И ничего не происходило.

Ирочка жила рядом с нами, на одной лестничной площадке. Когда моя мама приходила домой и говорила что видела только что Ирочку, чудная девочка, но, Боже мой, какая она худая и зеленая, я тут же срывалась и бежала в соседнюю квартиру. Я думала, что Ира позеленела за последние несколько минут и хотела увидеть, какими бывают зеленые лица. И возвращалась разочарованная, в полной уверенности, что у взрослых в зрении есть что-то, чего еще нет у меня. Вероятно, бледная кожа, огромные темные глаза, а главное, что-то вокруг них — все вместе называется «зеленое лицо». Но я еще этого не понимаю и из-за непонимания мне это очень нравится, в то время как взрослые уже знают, что в этом таится страшная опасность.

Не понимала этого, видно, и Ирочка, потому что она чаще радовалась, чем грустила.

Не помню уж, какой случай привел меня однажды утром к Ире.

Тетя Белла, ее мама, — статная, с очень полной грудью, нежным румянцем на щеках и большими грустными глазами. Вокруг глаз у нее то же, что у Иры, — непонятно что. Тень — не тень, дымка — не дымка. Будто мимоходом мазнули акварельной кисточкой. Мама накрывала на стол и спросила, не поворачивая головы:

— Будешь с нами чай пить?

За столом уже сидел папа. Он молча пил свой чай из стакана в подстаканнике и у него был строгий вид. От чая я отказалась. Вошла Ира с сияющей улыбкой. И села. Глаза, пройдясь по столу, уткнулись в тарелку. Улыбки как не бывало.

— Что это? — тихо спросила Ира.

Полногрудая страдалица-мама произнесла:

— Питание. То есть каша.

— А это что? — глаза перешагнули с тарелки на чашку.

— Какао, — сказала мама оскорбленным голосом.

Ира нехотя взяла чашку, залпом выпила содержимое, и тут же выбежала из комнаты, на ходу бросив «спасибо».

Тетя Белла села, сложила руки на животе и завращала большими пальцами. Ее муж, Ирочкин папа, метнул в ее сторону: «Прекрати крутить пальцами, как наш главбух, когда у него сальдо с бульдо на сходится».

А тетя Белла все крутила пальцами, приговаривая: «Боже мой, Боже мой» (Когда пересыпали из ладони в ладонь гальку, раздавался тот же меленький, дробный звук: божемойбожемойбожемой).

— Боже мой, что мне сделать, чтобы этот ребенок хоть раз в день поел нормально?

Папа резко поставил подстаканник:

— Оставь ее в покое! — и вышел.

Говорят, он юрист. Говорят, ему некогда. Говорят, у него крупные дела.

Соседи жалели тетю Беллу и наперебой утешали. Бедная тетя Белла сгорала от стыда и горя.

— Негодница, почему в седьмой квартире ты ешь, а дома не хочешь?

— Не хочу.

И все. И хоть ты тресни.

Все знали, что тетя Белла когда-то пела в театральном хоре. А потом пожертвовала. Она так и говорила: «Когда родилась Ирочка, я пожертвовала хором».

Ире было очень жаль, что так совпало, и мама перестала петь в театре именно тогда, когда она, Ира, родилась. Ей очень хотелось увидеть маму на сцене и услышать, как она поет, потому что совершенно ясно, что те, кто на сцене, поют лучше, чем те, кто в зале. И одеты они красивее. И вообще, в них что-то особенное. Мама говорила, что это грим. А если тетю Раю из седьмой квартиры загримировать, она будет особенной?

Однажды Иру повели в театр. На другой день она пришла к нам, села на пол по-турецки, уставилась в одну точку и произнесла:

— А я знаю, почему старинная музыка такая печальная. Потому, что ее композиторы давно умерли.

Все заулыбались, а Ира покраснела, убежала и несколько дней не появлялась.

Несмотря на опасения мамы и соседей, Ирочка росла, и с ней начали происходить странные вещи. Когда она стояла, было видно, что у нее очень длинные ноги с острыми коленками, платье явно не поспевало за событиями и остановилось где-то на четверти пути от туловища к коленям. Руки, казалось, вообще не от Иры — такие длинные. А шея умела вытягиваться до неопределенных размеров. Однако, самое главное: Ира разучилась ходить. Она летала. Ноги почти не касались земли, грива оставалась позади, на одной вертикали с мелькающими пятками, а руками она управляла, едва заметно двигая ими.