Рассказы - [11]

Думали, что всё кончено. Не подающего признаков жизни Лёшу столкнули пинками в канаву и забросали листвой. Где-то радом бродила стая оголодавших советских собак… А он просто потерял сознание от страха.

Банду брали на Разгуляе, ранним-ранним июньским утром, в квартире Жанны. Брали жёстко, как особо опасных или как маньяков, — с альпинистами, влетающими в окна, с бронебойным щитом в проёме вынесенной двери, с выстрелами и криками спецназовцев… Лёша сказал операм, что банда вооружена, и так, между прочим, прошёлся по личности каждого… Ему было стыдно и, может быть, он хотел, чтобы хоть Шута застрелили при захвате — чтоб в глаза не смотреть. А вот Жанну он не сдал. Сказал, что просто хозяйка квартиры. Не сдал.

Первые допросы прошли формально. Чего упорствовать, когда весь расклад в заявлении гражданина Дончева изложен. Разумеется, на грабёж идти его заставили силой, а убивали из жадности, чтоб долю не платить. Чистосердечное признание. Стал не соучастником, а свидетелем. Бывает.

Через двое суток после ареста Шута и Некрасова свели в одном кабинете. Вдоль стены три письменных стола, два стула, видеокамера на штативе и ещё оператор с такой же видеокамерой. «Сейчас будет производиться опознание похищенных у гражданина Уроева предметов религиозного культа» — сообщил усталый человек в майорском кителе, после чего вышел из кабинета, прихватив с собой опреатора. Арестованные остались вдвоём.

— Ни хуя не понимаю, какое ещё опознание? — прошептал Некрасов.

— Слушай сюда, — так же на ухо зашептал Шут, — я пока не врубаюсь, что происходит, но что-то вот здесь, прямо сейчас должно решиться.

В кабинет вернулся майор с оператором, двое в штатском, изображающие понятых, и ещё один, юркий, похожий на Ленина, быстро говоривший: «Сейчас сюда иконы будут вносить… По одной. Вот сюда ставить будут, на столы. Вы должны на камеру говорить, что это за иконы, названия, если знаете, и где взяли. Первую, вторую, третью и так далее».

Понятые приняли торжественные позы. Дверь отворилась и рябой сержант, вытянув руки перед собой, внёс первый предмет.

— «Благовещенье». Взяли в тайнике, при ограблении дома попа Уроева.

— Священника, — поправил майор.

— Ага.

— Дальше.

— Не знаю названия. Взяли в тайнике, при ограблении дома священника Уроева.

— Не знаю названия…

— «Заступница»…

Икона «Царь славы» была шестнадцатой по счёту. Её трудно было с чем-то перепутать. Размером чуть-чуть меньше двери в кабинете. Поэтому она была не в тайнике, а за книжными полками, в деревянном чехле. В квартире Жанны ещё, когда Некрасов каждую икону на «полароид» снимал, то «Царь славы» не фотографировался. Изображение, и без того тёмное, сливалось. Снимков десять сделал — просто чёрная доска лежит и всё. Ничего не видно. Чернь одна. Цену этой иконы никто из налётчиков не знал. Понимали, что дорогая — по доске, по школе — но насколько дорогая? Шут тогда сказал, что никогда больше не будет иконы брать.

И вот в кабинет вносят соответствующих размеров доску… А смеяться нельзя! Камера фиксирует каждое движение. Некрасов глаза опустил и в стул вцепился. Доска… Кажется, только вчера её на Арбате намалевали, даже не просохла ещё, лоснится. Шут не растерялся. Некрасову на ногу наступил и отбарабанил:

— Икона «Царь славы». Взяли в тайнике за книжным шкафом, при ограблении дома священника Уроева.

Всё!

Никто никому ничего не обещал. Развели по камерам, и майор, — ну как-то надо было благодарность обозначить — пожал Шуту руку.

Милицейский должок был возвращён во время суда. А суд был скорым.

Едва войдя в зал, прокурорша — ветеран карательной системы, кикимора с золотыми фиксами и пачкой «Казбека» в кармане кителя — указала пальцем на подсудимых: «Вот эти мальчики, Ваша Честь, стали невольными жертвами вот этих (палец вонзился в потерпевших), потерявших в жажде наживы человеческий облик граждан».

В принципе, адвокаты могли уже расходиться по своим частным делам. Адвокаты были уже не нужны.

— Гр-ражданин Уроев, р-раскажите-ка суду, зачем вы прятали так называемые реликвии в столь недостойном для так называемых святынь месте?

— От влияния бесовского, — лепетал гражданин Уроев, — от злодеев вот этих, демонами обуянных!

— А двадцать ты-сяч дол-ла-ров? — шипела ветеран юстиции и казалось, что вместо кулачка с вытянутым вперёд пальцем, у неё вырос «маузер».

— Это на чёрный день! — видимо деньги принадлежали лично попадье и теперь она взвилась. — Это на чёрный день! По крохам собирали! На чёрный день!

И тут прокурорша произнесла фразу, достойную затмить все реплики, когда-либо произносившиеся в зале суда.

— Так что ж ты, дура, — щёлкнув пальцами, громко и отчётливо произнесла ветеран НКВД, — думаешь, что когда тебя грабить пришли, это твой белый день был?! Вот он и настал, твой чёрный день! Именно он и настал, дура!

Статья за разбой, в котором обвинялись Шут, Некрасов, Гагарин и Борман, предусматривала наказание в виде лишения свободы на срок от восьми до пятнадцати лет. То есть восемь — это минимум.

Но все четверо получили по пять лет колонии строгого режима. Ниже низшего.

Попадья вопила и угрожала карой небесной.

Юленька Гершенгорина подмигнула Некрасову.