Рассказы - [8]

— Ах, так, — подумал я, — видно, по пути я обогнул его и теперь зашел сзади.

Мое предположение подтвердилось, когда через минуту я заметил в ограде небольшую калитку. Она была слегка приоткрыта. Движимый необъяснимой силой, я отворил ее настежь — старые, изъеденные ржавчиной петли заскрежетали сухо, едко… Я вошел внутрь. Тех чувств, которые тогда сотрясли мою душу, я не забуду никогда. Это было необычно: место казалось знакомым, даже очень знакомым, хотя я готов был поклясться, что вижу его впервые в жизни. Однако… Во всем этом было нечто большее: я попросту чувствовал, что нахожусь как бы у себя, так сказать, почти на месте, что я отыскал. Но что именно, я не мог объяснить даже себе самому. Одновременно лихорадочное беспокойство, которое мучило меня уже около месяца, внезапно отступило. Зато мною овладели своего рода равнодушие и озлобленность. Лишь иногда эту застывшую оболочку, словно молния, пронизывал страх, да так, что я леденел от сковывающего меня мороза. Но и это вскоре проходило, и я снова становился ужасно спокоен.

Я стоял посреди прекрасного сада. На расстоянии каких-то двадцати шагов поблескивал золотом, сверкал опалом, искрился радужным сиянием темно-голубой пруд. Только что скошенные пучки закатных лучей, пронзая густые кроны деревьев, ниспадали на тихие воды; от этих огней загорались гребни волн и мерцали окровавленными гривами. Иногда рыба плескала золотой чешуей, разбрызгивая воду на мелкие светозарные капли: возникала разноцветная радуга, она причудливо переливалась на солнце и лучистым каскадом возвращалась в материнское лоно. Чудесная рябь пробегала по гладкой поверхности и расходилась тонкими бороздками к берегам, у которых, отраженная и разбитая, она пряла колеблющееся кружево из пены и ложилась белыми пятнами на прибрежную мураву или слюнявила резные листья кувшинок. Вечерний ветерок с прелестным сладострастием изгибал ивовые прутья, которые, колыхаясь, раскидистым движением приоткрывали сонм белесых у основания, точеных без изъянов и узловатостей стволов. От зарослей рогоза исходил сильный влажный отблеск и тревожил чувства. Загнанная в камыш лодка колыхалась, будто танцовщица, а борта ее были тронуты плесенью. Во время сильного прибоя она металась и билась о стебли, пытаясь выбраться в центр озерца; но тогда цепь, прикрепленная одним концом к кормилу, а другим — к колышку на берегу, расшатывала свои ржавые звенья, чтобы спустя минуту, когда стихал ветер, с бряцаньем опуститься на дно судна. Забытое кем-то весло торчало из уключины и на ходу молотило воду, которая взбивалась в пенистую мезгу[15].

Кое-где ютились заплутавшие и одинокие островки из белых кувшинок и водяных лилий.

Пруд огибала широкая, посыпанная песком прогулочная дорожка, а дальше в медленно подступающую тень погружались коренастые яворы, липы, испускающие медовый аромат, пожилые, окутанные сединой мха дубы-бородачи; среди густого кустарника застенчиво прикрывала свой белый срам береза.

Из сводчатой галереи ясеней выглядывала изящная беседка, сколоченная из сосновых бревен. По поперечинам решеток плелся дикий виноград с листьями темно-красного оттенка.

Я заглянул внутрь: небольшой, окруженный с трех сторон скамеечками дубовый столик, на котором лежала тонкая рукодельная работа, пара мотков атласа, рядом на скамье тарелочка с остатками пирожных, в углу большая кукла с черными глазами. В воздухе витал запах парфюмов — не от кружевного ли платочка, позабытого на столе?

Выбившись из сил после длительного странствия, я присел. Лишь сейчас я обратил внимание на книжечку, скрытую под грудой шелковых ниток. Открываю — дневник, мелкий женский почерк, последняя страница исписана недавно…

…Боже мой! Какой же милый мой Стах, он даже лучше, чем я когда-либо полагала… Завтра мы едем в… в… угадайте!... не знаете? Так я расскажу вам здесь: далеко-далеко, до самого Неаполя, к морским курортам. Увижу море. Огромное, страшное, прекрасное море. Мы едем на три долгих месяца. Тетя Здзися была там в прошлом году и говорит, что тамошняя жизнь прелестна и упоительна. Мой добрый Стах! Все это он делает ради меня. Хоть и говорит, что поездка всенепременно необходима для его здоровья, но я-то уж знаю… Бедняга так в последнее время измучился… Но дедушка обещал прийти на помощь. Бесценный дедушка! Однако из нас всех больше всего обрадована все же Лютка. Когда я впервые рассказала ей, что мы собираемся на море, то дитя подняло на меня свои милые глазки и спросило:

— Что такое море?

— Видишь ли, Люта, это такая огромная-огромная вода, в сто раз больше, чем наш прудик.

От радости она захлопала в ладошки и с тех пор целыми днями щебетала о море. Ведь я должна здесь отметить, что моя доченька очень любит наш пруд и лодочные прогулки. Не раз Стах в свободное время, когда ему уже перестают докучать эти невыносимые больные, садится с нами в лодку и гребет; малышка с большим вниманием следит за движением весла или же с серьезным видом задает самые странные вопросы…

Прошу меня простить за некую сумбурность, но эти сборы, которые длятся уже около месяца, и лихорадочное предвкушение предстоящих впечатлений окончательно расшатали мои нервы. Боюсь, что, возможно, я буду вынуждена прервать письмо на длительное время. Вероятно, я не смогу собраться с мыслями на Ривьере, ведь говорят, что Лазурный берег поглощает энергию, вызывая состояние сонной инертности. Боже мой! Почему бы ей не предаться — ведь так отрадно млеть… в объятьях Стаха…