Рассказы - [63]

Вдруг снаружи послышались многочисленные шаги и шум голосов. Прикрытые двери отворились, и внутрь вошло несколько мужчин: трое мужиков с войтом[57] во главе, жандарм, какой-то тощий индивидуум с видом сельского писаря и двое джентльменов. Общество имело торжественный, официальный вид.

«Следственная комиссия» — подумал я.

— А что пан тут делает? — спросил меня войт грубым, низким басом.

— А что? Ненароком провел ночь в этой избе.

— Нельзя. Ведь это покойницкая — прикрикнул строго.

— Вчера ночью здесь заблудился, скрываясь от ливня. Не знал, куда вхожу.

— Поздравляю с ночлегом — произнес один из интеллигентов, худощавый брюнет с козьей бородкой, видимо врач.

— Действительно, немного странно спалось. Это труп?

— Вчера по полудню здешние мужики вытащили из воды. Река выбросила на берег недалеко от мельницы.

— Господа — обратился я к ним — вероятно, хотят сейчас приступить к вскрытию?

— Собственно да. Комиссия в сборе. Пан судья — обратился он к стоящему рядом господину в чиновничьей фуражке с папкой под боком. — Может быть, подождем прибытия пана Гижицкого?

— А вот и сам многоуважаемый господин помещик — хором ответили мужики, уступая место мужчине, который в тот же миг переступил порог костницы[58]. Прибывший снял широкую белую шляпу-панаму и, охватив коротким, беглым взглядом носилки, побледнел как стена. Я узнал мужа из сна. Воцарилось глубокое молчание. Врач открыл большую ореховую шкатулку и начал доставать из неё принадлежности для проведения вскрытия. В лучах света сверкали холодные острия ланцетов, металлическим отзвуком побрякивали, раскладываемые в строгом порядке, скальпели и пинцеты.

Тогда, молча, поклонившись присутствующим, покинул костницу.

За дверью меня встретило окропленное утренними росами, звенящее жужжанием насекомых и щебетом птиц кладбище. Я шёл по белой песчаной дорожке с рядами могил по обеим её сторонам. Из зеленых чащоб черёмухи торчали кресты в ожерельях из засохших венков. Из-за цветов жасмина выглядывала почерневшая статуэтка Богоматери; надгробные ангелы поднимали кверху искривлённые крылья… На могильных травах переливались жемчугом дождевые слезы, радуясь солнцу. Из земли, пропитанной водой, поднимались теплые, влажные испарения, наливаясь запахами цветов и трав, поднимаясь выше деревьев. На печальной берёзе у калитки сидела какая-то серая, пугливая птица, издавая тихие звуки плача…

Ⓒ Nocleg by Stefan Grabiński, 1920

Ⓒ Юрий Боев, Василий Спринский, перевод, 2020 

Взгляд

Каролу Иржиковскому посвящается

Началось это еще тогда — четыре года назад, в тот странный, ужасающе странный полдень августовского дня, когда Ядвига в последний раз вышла из его дома ...

Была тогда какой-то не такой, как обычно, какой-то более нервной, и словно в ожидании чего-то. И прижималась к нему так страстно, как никогда раньше ...

Потом вдруг быстро оделась, закинула на голову свою несравненную венецианскую шаль и, горячо поцеловав его в губы, ушла. Ещё раз мелькнул там, у выхода, край ее платья и тонкий контур туфельки, и всё закончилось навсегда...

Через час после этого погибла под колесами поезда. Одонич так и не узнал, была ли эта смерть результатом несчастного случая, или Ядвига сама бросилась под разъяренную от скорости машину. Ведь она была существом непредсказуемым, эта смуглая, темноглазая женщина...

Но не в том суть, не в том. Та боль, то отчаяние, то неутолимое сожаление — всё это было в том случае таким естественным, таким обычным. Но не в том суть.

Побудило к размышлению что-то совсем иное – что-то, до смешного незначительное, что-то второстепенное ... Ядвига, выходя от него в последний раз, не закрыла за собой двери.

Помнит, как, сопровождая её в прихожую, споткнулся и нетерпеливо наклонился, чтобы выпрямить загнутый край коврика, когда же через минуту поднял глаза, то Ядвиги уже не было. Ушла, оставив двери открытыми.

Почему не закрыла их за собой? Она всегда такая собранная, так педантично собранная женщина?..

Помнит то досадное, то необычайно тягостное впечатление, которое произвели тогда на него те настежь распахнутые двери, которые покачивали, подобно траурной хоругви на ветру, своими черными, блестящими крыльями. Раздражало его это шаткое, беспокойное движение, которое ежеминутно то скрывало от глаз, то опять открывало пылающую жаром послеполуденного солнца часть сквера перед домом.

Тогда внезапно пришло в голову, что Ядвига покинула его навсегда, оставляя ему для решения запутанную проблему, содержанием которой являются те приоткрытые двери...

Проникнутый зловещим предчувствием, подбежал к двери и выглянул из-за чёрного крыла вдаль, направо, куда вероятнее всего ушла. Ни следа ... Перед ним широко распростерся золотой песчаной равниной голый, раскаленный летней жарой пустырь, простирающийся до железнодорожной насыпи, что виднелась на самом краю горизонта. Пусто — только та золотистая, наполненная солнцем равнина... Потом долгая, в течение нескольких месяцев, тупая боль и глухое, рвущее на куски, отчаяние утраты... Потом... всё прошло — развеялось, отодвинулось куда-то в угол...

И тогда пришло «то». Словно прокравшись, как нечто несущественное, ни с того, ни с сего, как бы невзначай. Проблема открытых дверей ... Ха, ха, ха! Проблема! Смешно кому-нибудь рассказать, — в самом деле! Проблема незакрытых дверей. Трудно в это поверить, честное слово, трудно поверить. Однако...