Рассказы - [48]

Смущенный своим открытием, не сводил глаз с магнетического лицо ведьмы.

Между тем она подошла еще ближе и вскочила на кровать, наступив большим пальцем левой ноги на губы инженеру. Произошло это так неожиданно, что не было даже времени, чтобы уклониться из-под тяжелой стопы. Охватило его чувство странного страха. В груди колотилось беспокойное сердце, а придавленный рот не мог даже вскрикнуть. Так прошла в молчании длинная минута.

Медленно отодвинула одеяло второй ногой и начала сдирать с него белье. Ожарский попытался защищаться, но силы его поутихли, и все тело охватила вялость. А ведьма, увидев, что он уже покорен, села на постели рядом с ним и стала дико, похабно ласкаться. За несколько минут овладела его волею так, что он уже дрожал от вожделения.

Распутное, животное, ненасытное совокупление раскачало их тела и сплело в титанических объятиях. Похотливая самка бросилась под него и, схватив его член, как молодая девка, затолкала себе меж бедер.

Показалось, что она в конец ошалела, охватила его нервными руками, оплела его крепкими своими ножищами и принялась сжимать в уродливых объятиях.

Почувствовал боль в крестце и в груди:

— Пусти! Задушишь!

Ужасное давление не ослабло. Казалось, она сломает ему ребра, раздавит грудную клетку. В полусознании, левой свободной рукой схватил со стола сверкающий нож, сунул ей под мышку и со всей силы вонзил.

Адский двойной крик разорвал ночную тишину: дикое звериное рычание мужчины — и острый, пронзительный визг женщины. А потом молчание, полное молчание …

Почувствовал облегчение, когда гадючьи объятия ведьмы ослабли, а дальше из-под его тела словно выскользнула гладкая толстая змея и упала на пол.

Луна скрылась за облаками, и в хате наступила темнота. Только голова была невероятно тяжелой, а в висках пульсировали жилы…

Лихорадочно сорвался с постели и стал искать спички. Нашел, чиркнул, зажег сразу целый пучок. Свет блеснул и осветил хату, в которой не увидел ни одной живой души.

Склонился над кроватью, постель была вся в саже, а на подушке алела кровь. Тогда заметил, что сжимает нож.

Почувствовал тошноту. Спотыкаясь, подбежал к окну и открыл: в дом ворвалась морозная свежесть зимнего утра и ударила ему в лицо.

Через верхнюю часть окна вытекал из дома узкой полосой убийственный газ …

Протрезвев от свежего воздуха, побежал в кладовую и, заглянув внутрь, ужаснулся. На старом топчане лежали два голых трупа: огромного старика и Мокрины. Оба были окровавлены и имели одну и ту же смертельную рану возле левой подмышки над сердцем…

Ⓒ Czad by Stefan Grabiński, 1919

Ⓒ Василий Спринский, перевод, 2015

Кочегар

Старший кондуктор Блажек Боронь, закончив обход отданных ему в попечительство вагонов, вернулся в ему одному принадлежащий закуток, на так называемое «место, предназначенное для проводника».

Вымотанный постоянным в течение дня хождением взад-вперёд по вагонам, охрипший от выкрикивания станций в осеннюю, туманом набрякшую пору, он намеревался немного отдохнуть на узкой обитой клеёнкой скамейке; его ожидала подобающим образом заслуженная сиеста. Сегодняшний тур был, собственно, окончен; поезд уже миновал зону густо, почти вплотную один к другому расположенных полустанков, и теперь на рысях летел к конечной станции. До самого конца маршрута Бороню уже не придётся срываться с лавочки и сбегать на пару минут по ступенькам, чтобы сорванным голосом оповестить мир, что станция это такая-то и такая, что поезд будет стоять минут пять, десять, иногда — долгую четверть часа, или что пора уже делать пересадку.

Он погасил пристёгнутый на груди фонарь и поставил его высоко на полку над головой, снял шинель и повесил её на крючок.

Служба так плотно заполняла все двадцать четыре часа, что проводник почти ничего не ел. Организм напоминал о своих правах. Боронь извлёк из торбы съестные припасы и приступил к еде. Бледные выцветшие глаза кондуктора неподвижно уставились в вагонное окно и глядели в мир за стеклом. На стыках рельсов это стекло дрожало, по-прежнему неизменно гладкое и чёрное — за ним ничего видно не было.

Боронь оторвался от монотонной картины в раме и посмотрел в перспективу коридора. Взгляд скользнул по ряду дверей, ведущих в купе, перенёсся на окна противоположной стены и угас на скучной дорожке на полу.

Проводник достал свой «ужин» и раскурил трубку. Он, правда, был при исполнении, но на этом перегоне, особенно почти у цели, можно было не опасаться контролёра.

Хороший, тайком перевезённый через границу, табак курился округлыми душистыми завитками. Гибкие ленты, стекая с губ кондуктора, сворачивались в клубки и биллиардными шарами катились вдоль вагонного коридора, — а то вырывались густые плотные струйки, лениво пускали голубые корни и разрывались у свода дымной петардой. Боронь был мастер курить трубку…

Из купе до него докатилась волна смеха: у гостей было хорошее настроение. Проводник злобно сжал челюсти, с губ слетело презрительное:

— Коммивояжёры! Торговое ремесло!

Боронь принципиально презирал пассажиров; его раздражала их «практичность». По убеждению кондуктора, железная дорога существовала не для них, а ради себя самой. Задачей железнодорожного транспорта была вовсе не перевозка людей с места на место, но движение как таковое, покорение пространства. Какое ей дело до жалких интересов земных пигмеев, хитрых комбинаций мошенников, жалких переговорчиков коммерсантов? Станции созданы не для того, чтобы на них сойти — они отмеряли проделанный путь; эти железнодорожные гавани являлись критерием пути, их калейдоскопическая смена — свидетельством успешного продвижения.