Рассказы - [5]

Вот фуражку — фуражку да, довелось в армии. Летом в пилотке, на два размера меньше, нахлобученной за чуб. Новая стиралась с хлоркой, для благородной линялости; ярко-зелёные носили только молодые. За клапаном вместо положенных иголок с черной и белой нитками (не менее семидесяти см! не менее, боец!) красовалась надпись, сделанная обмакнутой в кальций хлор о два спичкой: «Служить-то осталось…» Старшина ревел белым медведем, потерявшим льдину.

Раз в роту забрёл пьяный прапорщик Кокарев, рыжий и толстый. Облокотясь на тумбочку и отклячив немалый зад, стал трепаться по телефону. Друг и земеля Снегирь подкрался, поставил на заслуженное прапорское филе пилотку и закланялся, отдавая честь: «Так точн, тащ папщк! Никак нет, тащ папщк!»

Собирались на дембель: перешивали брюки, начёсывали шинели. В мокрую ушанку набивались книги («Малая земля», «Этапы большого пути», «Материалы ХХV съезда КПСС»). Высохнув, шапка становилась строго квадратной. Продуманно гнутая кокарда и — домой, зёма! Оркестр! «Прощание славянки»!

Кокарева той осенью комиссовали: на плацу отстреливался от инопланетян, пытаясь поднять полк «в ружьё». А Юра Снегирёв стал бандитом, убили Юру на стрелке во время великой алюминиевой войны начала девяностых.

Кофе и вторая сигарета. На улице темно и тихо. Укоризненно смотрит в окно католический крест телеграфного столба.

Погиб Юра Снегирь, убили Юрку, лежал невостребованно в морге, пока Андрей с Ларой его не нашли. При нём имелось заявление на сдачу волыны, все братки с такими ходили для подстраховки. Из милиции по адресу отправили человечка, тот позвонил — никого — и ушёл. Ни записки, ни соседям не сообщил. Они уже не жили с Ларой, она хватилась, когда Юра пропал на две недели — не позванивал и не заходил. «И как это я его не похоронил? — удивлялся служащий покойницкой. — Больше десяти дней прошло, все уже захороненные, кто с ним поступил». Нас ждал — сказала Лара.

Кладбище на Шинников, Юрин одноклассник прячется за массивным деревянным крестом, чтобы не видеть Юру, гроб не закрывается — ступня большая, 48-й размер, разули Юру, гроб закрыли, пошёл к Богу Юра Снегирь босиком.

— Ну не ноги же ему ломать, — извинительно буркнул могильщик.

Юра лёг рядом с матерью, отцом и бабушкой.

— Вот и улетели Снегири… — вздохнул кто-то.

— Но Лара же осталась. И Варя…

— Лети, Снегирь! — плакал пьяный Андрей.

— Мы празднуем смерть друга… — оговорился на поминках «бригадир».

Прошли какие-то дни… Поехали к Ларе на огород, и на полу дачного домика, среди торжественных морковок и сухих грязных луковиц Андрей увидел Юркины фотографии — любительские, бледно-черно-белые, с загнувшимися уголками: их БРДМ, на броне солдатики с тонкими шеями. Случайно трезвый Кокарев в обнимку с ротным, немецкий город Вурцен. А вот Андрей с Юркой, пэша расстёгнуто, ремни на яйцах… Жимануло сердце.

— Что же ты, — повернулся к Ларе. — Забери, Варька вырастет, память об отце.

Она собрала равнодушно и сунула за печь.

Одеваясь в спальне и стараясь не скрипеть, Андрей Андреевич вспомнил их странный недолгий роман и то, как чуть не женился на Ларе спустя год.

Ночь на Рождество встречали в семье художников Краснощёковых, знакомых Лары. Красиво пьяная богема тусовалась у картин, восторженно цокая и одобрительно мыча: «Да, это вам не лягушек в жопу дуть… Талант, талант несомненный! Молодца, художница!» Картины не тронули: в душе Андрея копошилась угрюмая гадина. Днём мать Насти, хлёстко обозвав, запретила ему видеться с собственной дочерью.

— А давайте погадаем! — предложила радостная хозяйка.

Расставив по углам комнаты свечи и усевшись на пол, стали гадать.

На длинном волоске опустили в рюмку обручальное кольцо. «Если колечко звякнет — значит „да!“» Стали вопрошать. «А можно мне? — спросил Андрей, чувствуя лёгкое покалывание в груди. — А если не вслух? Я два раза, можно?» Разрешили.

«Лара меня любит?» — спросил-подумал. Нет. Не хочет двигаться колечко. «Моя Настя будет счастлива?» Раздался слабый мелодичный звон. Сердце Андрея бухнуло и благодарно разжалось.

Так, в шкафу кепки нет… и здесь нет. Не будить же Наташу…

После гадания гости с бокалами разбрелись по комнатам. Андрею захотелось одиночества. Сунулся на кухню, но там график Константинов впивался в губы искусствоведа Димы. В полутёмной бильярдной играли в фанты и пили. «Да не пей ты всё… оставь на донышке… утром протрешь… мешки под глазами…» — уговаривал творец творца у зеркала. «Как это — не пить? Шутишь? … Ну и морда… Это от пива, ага. Б…дь, брошу». — «Да ну. На руки посмотри. Это загар». — «А глаза — тоже загорали?» — «Да! Да! Это просто, как „Чёрный квадрат“ Малевича!»

В гостиной Андрея тормознула культурным разговором хозяйка: — кто вы? с Ларой? чем занимаетесь? «Перевожу… старушек через дорогу…» — еле вырвался. Вышел на балкон и увидел внизу целующихся на морозе Лару и румяного Краснощёкова.

«Славно, славно. Краснощеков ещё и рассказы для детей пишет, Лара говорила. Много про него говорила. Бездна талантов. Фейхтвангер — влажная щека по-немецки. Пусть теперь будет Красный вангер. Прощай, Лара».

На антресолях только бейсболка Андрея Андреевича обнаружилась. Синяя, с инициалами города Жёлтого Дьявола — little present. Так ни разу и не надел.