Рассказы - [16]

А тут чужая страна. Правда, словаков она немного знала. Познакомилась с ними еще год назад, в Белоруссии. Гитлеровцы мобилизовали их в свою армию, но на передовую не посылали, боялись. При первой же возможности словаки переходили на сторону Советской Армии. Они знали, что в ее рядах сражались чехословацкие части под командованием Людвика Свободы. Гитлеровцы использовали словаков для тыловой службы.

Анне поручили установить связь с командиром словацкого подразделения. Когда солдаты поехали на заготовку дров, она попросила подвезти ее. А там, в лесу, к командиру с улыбочкой:

— Не страшно вам здесь?

Угрюмый командир с видимым безразличием посмотрел на нее:

— А кого нам бояться?

— Как кого? Партизан…

— Здесь их нет, — сказал командир все с тем же безразличием.

— Сегодня нет, а завтра могут быть. Не сидят же они на месте.

— Мы партизан не боимся, — осмелев, сказал командир.

— С вами и мне не страшно, — проговорила Анна, пристально посмотрев в глаза командиру. Не боится партизан. Это же можно понимать и так, и эдак: то ли чувствует за собой силу, то ли сам ищет связь с ними. Попробуй пойми. Но Анна для того здесь и появилась, чтобы узнать, чем дышат люди.

Сперва ей показалось — рановато затеяла разговор о партизанах. Но почему тогда оживился взгляд до смерти уставшего человека? Он никуда не спешил, никого к себе не звал и не поторапливал солдат. Изредка поглядывая по сторонам, охотно разговаривал с ней. Анна решилась.

— А меня не боитесь?

— Чего вас бояться?

— Я — партизанка.

Лицо командира тронула едва заметная улыбка. Глаза посветлели.

— Партизаны такими не бывают…

Потом, когда разведчица Анна привела в бригаду целую роту словацких солдат, Мирослав (так звали командира) говорил:

— Трудно было поверить, что вы партизанка. Такие красавицы в болотах и лесах едва ли могли быть. Вы чистая русалка. Привидение… — И от души засмеялся. — Целую роту заворожила. У меня дома в Словакии есть жена и детишки. Когда вернусь, буду рассказывать им, как одна русская красавица околдовала меня.

— Вот попадет от жены, — сказала Анна.

— Нет, это вы для нее меня околдовали.

Теперь Мирослав, наверное, уже побывал в родном доме. Конечно, тайком. А сейчас ждет ее. Вместе придется им работать. Вспомнила и солдат из той роты. Одни тоже уже переброшены в Словакию, другие воюют в частях Свободы, с боями идут на свою землю. Вот как все изменилось за год.

…Чем дальше углублялся тяжелый воздушный корабль в словацкое небо, тем больше думала Анна об этом загадочном для нее крае.

Голубин вытянулся в кабине, припал лицом к стеклу. Внизу зарябило. Он напружинился, застыл. Под самолетом призрачно мерцали какие-то светлячки. Будто кто обронил на дороге золотистые бисеринки. Прорезая ночной мрак, они то вспыхивали, то гасли. У Голубина дух захватило.

Это же звезды! Они отражаются в реке. Значит, внизу река. Горы разошлись, река выпрямилась, вот в ней и отразились небесные светила. Все у него сошлось: и время, и место. Не ошибся он в своих штурманских расчетах, сомнения были напрасны. Голубин повеселел.

— Приготовиться к прыжку! — сказал он решительно. Лавров любил четкие команды штурмана. В них всегда уверенность и сила. В утомительно долгом полете они как бы встряхивают экипаж. Лавров бросил взгляд на второго пилота. Тот отстегнул парашютные лямки, с медвежьей неуклюжестью выбрался из-за штурвала и, спустившись в навигаторскую кабину, открыл нижний люк. Под ним разверзлась черная пропасть. Упираясь ногами в боковые кронштейны на борту, пилот встал так, чтобы видеть и командира, и пассажирку. В нужный миг он должен передать ей сигнал «Прыжок!» и помочь незамедлительно оставить самолет. Пилот чувствовал прочность самолетного металла, слышал сильный, забористый гул моторов, и небо казалось ему самой надежной опорой.

У Анны сжалось сердце. Квадрат люка напоминал ей бездонный, с жуткой чернотой колодец. Туда она должна нырнуть. Секунды мучительно долги и до безумия коротки.

Лавров не отрывался от приборов. Такая слепая ночь!

— Слушай, штурман, шуганешь ты ее сейчас в тартарары… Разве в такую ночь с ходу бросают? Может, со второго захода, а?

— Идем правильно, командир, — спокойно ответил Голубин, продолжая неотрывно смотреть вниз.

Лаврову ответ не понравился. Упирается штурман, ну прямо душу режет. Ведь пролетели тысячу километров, землю почти не видели — так осмотрись же, не пори горячку. У тебя не семь пядей во лбу. Послушал бы его, Лаврова, зашел вторично, так нет, с ходу.

Лавров готов был обвинить Голубина во всех смертных грехах. Видишь ли, командир экипажа ему уже не авторитет! При всем этом он думал о своем штурмане беззлобно, дружески, потому что в глубине души верил ему той особой верой, без которой вместе не ходят в бой. Лавров знал, что Голубин не разрешит прыжок, не убедившись в точности выхода в назначенный пункт. В то же время выказывал недовольство. Он даже себе не мог сказать, почему с ним такое происходило, откуда взялось беспокойство.

Не с кем-либо, а с Голубиным чаще всего бомбил крупные вражеские объекты. Кругом все горит, взрывается, трассы огня распарывают небо, зенитки вот-вот опрокинут самолет. Сущий ад. Но он упрямо заходит на боевой курс. Сейчас же глухая ночь, никаких признаков войны — ни в небе, ни на земле, — а в груди у Лаврова с каждой минутой накапливается необъяснимая, гнетущая тревога.