Расскажи мне три истории - [46]

– Только не говори, что ты читал Гертруду Стайн? – спрашиваю я.

Маме очень нравилась Стайн, и поэтому, когда она заболела, именно ее я читала ей вслух. Чаще всего «Автобиографию Алисы Б. Токлас», а также и некоторые из ее стихов. «Святую Эмили» – складную детскую песенку. Выяснилось, что строчка «роза – это роза это роза» именно оттуда. А не из Шекспира, как мне казалось раньше.

И вот что я еще тогда выяснила: химиотерапия ослепляет. Лишает вас волос и ослепляет. В конце курса мама не могла даже читать.

Роза – это роза это роза.

– Чуть-чуть. Только «Токлас». К разговору о том, каково это – писать от лица другого человека…

И где это он находит столько времени для чтения? Если б я не настояла на работе над проектом, то, не сомневаюсь, он бы получил «отлично» за меня. Задумываясь над этим, в конечном счете, я понимаю, что именно из-за меня наша оценка может снизиться.

– Моя мама преподавала английский в местном колледже и часто цитировала Гертруду Стайн. Даже звала ее Джи Эс, будто они с ней были подружками или вроде того. На ее сороковой день рождения мы с папой даже подарили ей винтажное издание «Мир круглый». Этакая эксцентричная книга для детей. Настолько редкая, что я только что вспомнила про нее.

Я перевожу взгляд на пейзаж за окном, пытаясь восстановить душевное равновесие. Я ни с кем не разговариваю о маме, даже со Скарлетт. Ну и, само собой, не с отцом. Разговаривать о ней – это будто признать тот факт, что ее больше нет, сделать прыжок в непостижимое. Визуализировать правду, которой не должно было быть.

Однако мы разговариваем о Гертруде Стайн, а значит, уже говорим о моей маме, и, не знаю, слова просто вылетели.

Итан смотрит на меня в ожидании. Тут я понимаю, ему комфортно молчать. Ему со всем всегда комфортно.

Итан – это Итан это Итан.

– Я просто хочу сказать, что сожалею о твоей маме. Люди избегают таких разговоров. Но в любом случае это чертовски больно, – говорит он. – Знаю, преуменьшение явное, но это такой отстой, когда люди должны умирать, а ты ничего не можешь с этим поделать. Поэтому я просто хотел набраться мужества и сказать, что сожалею.

– Спасибо, – бубню я в напиток, потому что не осмеливаюсь поднять на него взгляд. Я недостаточно храбрая для такого. Не знаю, что я увижу: жалость или сочувствие. Но мысленно припишу «храбрый» к анкете Итана, а еще «честный» и «справедливый», потому что мне чертовски больно, а он первый человек, который напрямую сказал мне это.

В прошлой школе все бормотали соболезнования, может, потому что их родители заставили, и они так явно чувствовали облегчение, когда слова были произнесены, галочка поставлена, и можно было двигаться дальше, даже несмотря на то, что я-то не могла. Но я не виню их. После смерти все становится неловким.

– Да, нам не нужно говорить об этом, но я терпеть не могу, когда случается нечто подобное, а окружающие делают вид, будто ничего и не произошло, потому что, видите ли, им некомфортно, страшно, да и вообще, они не знают, что сказать. Незнание не оправдание бездействию. Вот так-то, – заключает он.

– Вот так-то, – вторю я. И делаю это. Поднимаю на него взгляд. – «Я покажу тебе страх в горсти праха».

– А я не единственный ботаник, кто запомнил «Бесплодную землю». Первая часть называется «Похороны отца», знаешь ли.

– Знаю. – Я улыбаюсь, потому что мне нравится Итан, и то, что он ничего не боится, ну, может, кроме сна. А улыбка в некотором роде то же самое, что и благодарность.

– Конечно, знаешь, – вторит он, улыбаясь мне в ответ.

Часом позже мы все еще сидим в кафе. Задание на эту неделю сделано – одна страница Т.С. Элиота с многочисленными отсылками к произведению – поэтому сейчас мы просто тусуемся и общаемся. Вероятно, становимся настоящими друзьями, а не просто партнерами по учебе.

– Ты так и не сказала, что думаешь о «МегаО», – говорит Итан после того, как в третий раз наполняет стаканчик. Он пьет черный кофе. Даже не морщась. Чистый, неразбавленный кофеин.

– Серьезно? Парни, вы были восхитительны. – Если б я была Джем или Кристалл, то, возможно, была бы умнее и скрывала эмоции. Не впадала в фанатизм прямо перед ним. Но плевать. Они классно выступили. – Вы все очень талантливы.

– Хотелось бы, чтобы мы могли просто играть в моем гостевом доме, а не на публике, но решать не мне. А вот раньше так и было, – произносит он, подчеркивая интонацией слово «раньше». «Раньше» и «после».

– Раньше?

– Забей. Я про то время, до того, как к нам пришел Лиам. Он действительно хочет построить настоящую музыкальную карьеру, а мне просто хочется играть музыку. Расслабляться.

Он помешивает кофе палочкой на полном автомате, поскольку перемешивать там особо и нечего.

– Ты боишься сцены? – спрашиваю я.

Он медлит с ответом, будто я задала ему важный вопрос, который требует точного ответа.

– Неа, не совсем. Я чувствую себя, даже не знаю, более одиноким, когда все взгляды обращены на меня. Наверно… отчуждение. И даже утомление.

– А мне казалось, у большинства выступающих противоположные чувства. Будто это единственное место, где они не чувствуют себя одиноко, – говорю я. – Каждый мечтает быть парнем со сцены.