Рассказ Пиркса - [4]

Дорожный инженер все не мог успокоиться и поминутно заглядывал в радиорубку, а я его гнал оттуда, требуя, чтобы он присматривал за рулями; разумеется, это было чистейшей фикцией: мы шли без тяги, а без тяги нет управления, к тому же он не смог бы выполнить даже простейший маневр, которого, впрочем, я никогда бы ему не доверил; но надо же было чем-то его занять, а себя избавить от его нескончаемого нытья. Он все допытывался, случалось ли мне уже проходить через рой, и сколько раз, приводило ли это к авариям, и насколько серьезным, и много ли шансов спастись в случае столкновения… Вместо ответа я дал ему «Основы космической навигации и космодромии» Краффта; он взял книгу, но, кажется, даже не заглянул в нее, ведь ему хотелось задушевных признаний, а не сухой информации. Все это происходило, напоминаю, на корабле, лишенном силы тяжести; в таких условиях движения людей, даже вполне трезвых, выглядят довольно комично — постоянно надо помнить о какой-нибудь привязи, о страховке, иначе, нажав карандашом на бумагу, можно вспорхнуть под потолок, а то и набить себе шишку. Телеграфист, однако, держался другой системы: он набивал карманы чем попало — какими-то гирьками, гайками, ключами и, если ему случалось зависнуть над полом, просто лез в карман и швырял первый попавшийся предмет, чтобы отплыть в противоположную сторону. Этот метод действует безотказно и всякий раз подтверждает правильность ньютоновского закона действия и противодействия, однако он не слишком удобен, особенно для окружающих: брошенная вещица рикошетом отскакивает от стен, и такой беспорядочный полет твердых и способных пребольно стукнуть предметов может продолжаться довольно долго. Я упоминаю об этом, чтобы обогатить колорит того путешествия еще одной краской.

В эфире тем временем делалось тесно; многие пассажирские корабли, на всякий случай и в соответствии с правилами, меняли курс, у Луны с ними было немало работы, автоматические передатчики, передающие морзянкой орбитальные и курсовые поправки, которые рассчитываются большими стационарными вычислителями, строчили целыми сериями — слишком быстро, чтобы принять сигналы на слух. Радиофон был тоже полон голосов: пассажиры за немалые деньги сообщали встревоженным семьям, что чувствуют себя превосходно и ничего им не угрожает, Луна-Астрофизическая передавала свежие данные о зонах сгущений роя, результаты спектрального анализа его состава, словом, программа была насыщенной, и особенно скучать у приемника не приходилось.

Мои космонавты со свинкой, уже дознавшиеся, конечно, о гиперболической туче, то и дело звонили в радиорубку, пока я не отключил их аппараты, заявив, что о пробоине в борту и разгерметизации они легко догадаются по отсутствию воздуха.

Около одиннадцати я пошел в кают-компанию перекусить; телеграфист, который, видать, только того и ждал, исчез, словно в воду канул, а я слишком устал, чтобы не то что его разыскивать, но даже думать о нем. Инженер закончил свою вахту; выглядел он заметно спокойнее и снова сокрушался главным образом из-за шурина, а уходя к себе (зевал он уже как кашалот), сказал, что левый экран радара, должно быть, неисправен: там в одном месте светится что-то зеленоватое. С этими словами он ушел; я доедал холодную говядину из консервной банки — и вдруг, воткнув вилку в неаппетитно застывший жир, замер.

Инженер разбирался в изображении на радаре, как я в дорожном асфальте. Этот его «неисправный экран»…

Мгновенье спустя я мчался в рулевую рубку. Впрочем, это только так говорится, на самом деле я двигался не быстрее, чем это возможно, когда все ускорение получаешь, цепляясь за выступы стен и потолка или отталкиваясь от них ногами. Рулевая рубка, когда я наконец до нее добрался, была словно выстужена, индикаторы пультов погашены, контрольные лампочки реактора едва тлели, как сонные светлячки, и лишь экраны радаров пульсировали неустанным кружением поисковых лучей; уже с порога я глядел на левый экран.

В нижнем правом квадранте светилась неподвижная точка, собственно даже — как я увидел, подойдя совсем близко, — пятнышко размером с монетку, приплюснутое наподобие линзы совершенно правильной формы; оно светилось зеленоватым фосфорическим светом, как крохотная, лишь с виду неподвижная рыбка в пустом океане. Если бы ее заметил нормальный вахтенный — но не теперь, не теперь, а полчаса назад! — он включил бы автоматический позиционный передатчик, известил бы меня, запросил у того корабля данные о курсе и назначении, но у меня не было вахтенных, я опоздал на полчаса, я был один и делал, право, все сразу — запросил данные для опознания, зажег позиционные огни, включил передатчик, запустил реактор, чтобы в любую минуту включить тягу (реактор был холоден, как давно окоченевший покойник), — ведь минуты бежали; я даже успел включить ручной полуавтоматический вычислитель, и оказалось, что у того корабля курс почти совпадает с нашим, — разница составляла доли минуты, вероятность столкновения, и без того в пустоте невообразимо малая, равнялась почти нулю.

Вот только корабль этот молчал. Я пересел на другое кресло и принялся посверкивать ему морзянкой корабельного лазера. Он шел за нами примерно в девятистах километрах, то есть неслыханно близко, и, честное слово, я уже видел себя в Космическом трибунале (разумеется, не за «действия, приведшие к катастрофе», а просто за «нарушение параграфа восемь Космонавигационного кодекса в результате ОС — опасного сближения»). Думаю, даже слепой увидел бы мои световые сигналы. И вообще, этот корабль упорно торчал у меня в радаре и не желал отвязаться, а напротив, постепенно приближался к «Жемчужине» потому, что шел с ней почти одинаковым курсом. Наши пути были почти параллельны; он шел уже по краю квадранта, потому что мчался вдвое быстрее. На глаз я оценил его скорость как гиперболическую; и верно, два замера с интервалом в десять секунд показали, что он проходил девяносто километров в секунду. А мы — каких-нибудь сорок пять!