Рассказ о капитане Ван Страатене, прозванном Летучим Голландцем - [5]

Осмотр корабля убедил меня в правоте характеристик виконта и штурмана. Спокойно отправился я в свою каюту, где меня ожидал приставленный ко мне вестовой, бретонец из Бреста, седой матрос с глазами, напоминающими осенние волны в Северном море. Утомленный всем увиденным и услышанным, я сразу отпустил его и заснул мертвым сном.

Со следующего дня началась моя служба на корабле. Не буду описывать ее, так как ее однообразие навеяло бы на тебя тоску, моя дорогая, и повесть о ней заняла бы слишком много места и времени, а ее особенности заинтересовали бы только твоего уважаемого покойного отца.

Отмечу лишь одно обстоятельство. Весь экипаж прилагал неимоверные, по бесполезные усилия для того, чтобы достичь заколдованного мыса Бурь. Ветер уносил нас к нему, как поднявшийся ураган уносит подхваченные щепки. И, когда мы подходили к мрачным скалам, этот же ветер, внезапно переменив направление, гнал нас обратно, до самых берегов сказочного острова Ципангу. Мы носились по океанам как безумные, тщетно убирая и поднимая паруса, перекладывая руль и ища ошибок в прокладке курса. На своем пути мы не встречали ни одного судна, ни одной гавани. Нас окружали только небо и море. Небо безмолвствовало, а море приветствовало фонтанами выплывающих на поверхность китов и сверкающими на солнце спинами акул.

Матросы тщательно выполняли порученную им работу, а неутомительная вахта сменялась часами грустного безделья, скрашиваемого печальными песнями и чудесными рассказами моего бретонца. Он плавал на нашем корабле около сотни лет, помнил еще наших прадедушек, а вместе с моим дедом совершил не одно плавание. Я был искренне благодарен капитану, назначившему этого старика в мои вестовые.

Несколько раз я замечал, что капитан хочет мне что-то сказать, но потом, словно раздумав, закусит губу и поспешно уходит в свою каюту.

Наконец случай помог мне узнать тайну капитана.

Однажды мне пришлось сменять на вахте такого же офицера, как и я, загорелого и задумчивого итальянца Паганелли, глаза которого как будто чего-то искали вдали. Такой бурной ночи я еще не помнил со дня своего рождения. Шквалистый ветер носился в темноте, как сорвавшаяся с цепи собака, завывая в вантах и реях. Косой дождь бил по туго натянутым парусам и шумно катался по верхней палубе. Если бы не вечные наши спутники, огни святого Эльма, равномерно вспыхивающие и угасающие, нельзя было бы различить даже собственной протянутой руки.

Как только я поднялся на мостик, пальцы итальянца впились в мою руку. Его лицо, освещаемое бледными огнями и искаженное отчаянием и ужасом, приблизилось к моему:

— Вы слышите, синьор? Сама преисподняя смеется над нами! — Не ожидая моего ответа, он схватился за голову и простонал: — Я не могу, не могу больше! Вечно носиться по воде в проклятом одиночестве, не видеть людской улыбки и знать, что завтра будет похоже на сегодня, как сегодня похоже на вчера… Без цели, без смысла, вечно… Слышите ли вы — вечно! Что угодно, но только не эта жалкая жизнь после смерти! Клянусь вам всеми святыми, я покончу с ней, как только мы сойдем на берег. Не говорите мне ничего, синьор! Не могу, не могу!

Он что-то еще кричал, спускаясь по трапу, но ветер относил его слова.

Об этом случае я доложил капитану. Выслушав мой рассказ, Ван Страатен печально улыбнулся:

— Боюсь, мой дорогой друг, что завтра вы станете свидетелем последствий человеческой слабости. Завтра истекает срок нашего семилетнего отшельничества в морских просторах, и команда имеет право сойти на берег. В течение недели мы можем общаться с людьми от наступления сумерек до трех часов ночи. Милосердное небо сжалилось над нами, предоставляя нам эту возможность каждые семь лет. В то же время оно оберегает нас от различных неприятностей, обусловливая сроки пребывания на суше под покровом спасительной темноты. Иначе люди увидели бы некоторые изъяны на лицах моего экипажа и почувствовали бы легкий запах тления, сопутствующий нам и неразличимый среди запахов отдыхающей земли и морских кабачков. Несчастный итальянец! Если он решится на то, что задумал, я не в силах противодействовать ему. Могу лишь сокрушаться о его нетерпеливости и легкомыслии.

— Дорогой капитан, — решил я обратиться к нему, — как же вы целые столетия…

— Я понимаю вас. Но скажите, вы сильно любите вашу невесту?

— О, капитан, я готов отдать за ее счастье всю свою кровь, каплю по капле!

— Вот и я так же любил когда-то. А ваша невеста очень хорошая девушка?

Дорогая Гарэн! В лучшие минуты своей жизни ни Демосфен, ни Цицерон, ни другие знаменитые ораторы мира не произносили таких пламенных речей, как я, стоя на полубаке заклятого судна перед обреченным капитаном. Я забыл, где я нахожусь, что произошло со мною. Я не видел никого и ничего, кроме твоего светлого образа, мелькавшего перед моими глазами.

Ласковая улыбка собеседника остановила мои излияния.

— Несчастный и счастливый! Несчастный потому, что вам никогда уже больше не находиться среди живых. Счастливый такой прекрасной любовью. Во сколько крат я несчастнее вас во всех отношениях! Хотите ли узнать мою историю?

Я молча пожал твердую руку капитана.