Распутин наш. 1917 - [6]

– Куда мы идём? – спросил Григорий, с трудом сглотнув вязкую слюну и тщетно подавляя подступающую к горлу тошноту.

– Вам срочно надо к доктору, тут недалеко…

– Отставить, – перебил Распутин женщину, – сейчас меньше всего требуется светить перед кем-то следы уличной драки. Я сам – доктор и авторитетно заявляю – угрозы жизни нет, если остановить кровь.

– Тогда ко мне…

Распутин остановился и внимательно посмотрел на Анну.

– Вы собирались возвращаться к себе домой?

Анна недоуменно пожала плечами.

– Да, а что?

Распутин покачал головой.

– Вы ведь предусмотрительный человек. С бОльшей долей вероятности у Вас засада.

Анна прикусила губу.

– Тут ведь нет войны… Швеция – нейтральная страна.

– Мировая война называется так именно потому, что вовлечены в неё все. Нейтралитет – это отсутствие окопов. Всё остальное – в наличии.

– Что же делать?

– Простите за нескромность, но сегодня самый безопасный дом в Стокгольме для вас – мой. Я снял его вчера по случаю у одной милой тётушки, с которой мне довелось путешествовать намедни из Мальмё. Его точно не успели вычислить.

– Моя служба открывается всё новыми гранями, – грустно усмехнулась Анна. – Я признаю вашу правоту. Но Вы должны мне рассказать, что здесь происходит, откуда вы меня знаете и кто вы такой.

Глава 3. Этой же ночью в одном из пригородов Стокгольма

Распутин очнулся, когда окружающая его действительность погрузилась в сон. Арендованный им крошечный деревянный домик на три комнаты, обычно пустующий в холодное время года и наполняющийся жизнью летом, притулился возле елей в пригороде Стокгольма. Тётушка Хельга – соседка по купе, очарованная галантностью попутчика, после добровольной переноски коробок со шляпками с удовольствием согласилась пустить на постой солидного коммерсанта, оплатившего исполинский счёт на два месяца вперед и взявшего на себя обязательство не давать дому промерзать, дабы не погубить внутреннюю отделку и главное сокровище – пианино Schiedmayer.

Звуки, извлекаемые из музыкального инструмента, ненавязчивые и волнующие, донеслись из гостиной и стали причиной пробуждения Григория.

На крошечном столике у изголовья горела полуфунтовая свеча, тени от неё плясали по стенам, словно живые, и причудливо изгибались в такт музыке. Чёрное пятно окна отражало неровный, мерцающий свет, и казалось, что в конце тоннеля мечется, бьётся о стены одинокий светлячок, не находя выхода.

Распутин торопливо перебрал в голове все события этого бурного вечера. Схватка, бегство по опустевшим, тёмным улицам, извозчик… Почему так трудно дышать? Ах, вот оно что – на груди тугая, плотная повязка… «А перевязку я уже не помню, как впрочем и растопку печки, от которой струится по всей комнате обволакивающее, ласкающее тепло…»

Собираясь приподняться, Григорий передумал и откинулся на подушку. В этой чужой стране и чужом времени он вдруг нашел давно потерянное чувство покоя и уюта, когда совершенно неожиданно обнаружишь на антресолях детскую игрушку, и тут же нахлынут воспоминания счастливого, беззаботного детства, далёкого и почти забытого. Ни события той поры, ни визуальные образы, а именно внутреннее состояние, ощущение свободы и защищенности, недоступное большинству взрослых.

Он обнаружил, что находится в тепле, в относительной безопасности, и у него есть время полежать, подумать, отдохнуть, пока за стеной тихо звучит Шопен.

«Как всё это удивительно… – подумал он, – и божественно». Поток его мыслей, соблазненный и вдохновленный магией вечера, музыкой и светом свечи, лился сам собой. Так иногда происходит, когда клонит ко сну, и дрёма уже где-то рядом. Вы будто хватаете её за хвост, но она играет с вами, не даётся в руки, тянет время… Григорий поймал себя на мысли, что ему в этом месте, в этом теле, в этой «жизни» стало немного привычнее, как в старом дворике у дальних родственников, куда часто наведываешься в гости, выучил, что где находится, не теряешься и не чувствуешь себя абсолютно чужим. Дивная музыка… Огонёк исполняет свой танец на свечке… Всё покрывается ночью, и в ней рождается мерцание множества звёзд, перемигивающихся друг с другом, свет полумесяца посреди кем-то созданного пространства… Гарцует энергия абсолюта. Появилась улыбка, радость души и благополучие материи…

«Что ж это меня так развезло? – прикрыв глаза, задал себе вопрос Распутин, утопая в давно забытом уютном блаженстве или… блаженном уюте. – Неужели присутствие в доме самой обычной женщины превратилось для меня во вселенское событие? Или всё дело в том, что она не совсем обычная? Или совсем необычная?» Распутин вспомнил, с какой холодной яростью он убивал боевиков, пытавшихся захватить Анну, и честно себе признался – это уже не работа… Нечто личное…

Пианино за стеной замолчало, и послышалось робкое шуршание платья. Он прикрыл глаза, оставив узкую щелочку, позволяющую из-под ресниц наблюдать за комнатой. Анна подошла, ступая чуть слышно по дощатым половицам, поправила одеяло, присела на стул у кровати, поставила локти на колени, положив подбородок на кисти рук, и застыла, внимательно ощупывая своим взглядом Григория. Не выдержав напряжения встречного созерцания, Распутин шмыгнул носом, заворочался, заставив ее встрепенуться, смущенно отвести глаза и отойти к окошку.