Распутин наш. 1917 - [143]

Петроград в первых числах марта напоминал осажденный преступностью город. Несмотря на принятые меры – не допустить массового исхода уголовников из тюрем, криминальные тараканы быстро размножились и стремительно расползлись по улицам. Усиленные патрули, круглосуточно фланирующие по городу, заставляли на несколько минут притаиться и замереть. Но как только они удалялись из виду, раздавался звон разбитых стекол, скрип и скрежет вскрываемых фомками дверей, приглушенные стоны и отчаянные крики обывателей. Особенно вольготно чувствовали себя уголовники рядом с массовыми мероприятиями. Круглосуточные митинги – непременный атрибут революционной ночной жизни – привлекали их огромным количеством праздных зевак, регулярными погромами и возможностью быстро затеряться в толпе в случае чего-то непредвиденного.

Одно из таких мероприятий преградило путь Распутину и Ставскому, когда до базы оставалось меньше версты. От стандартных митингов оно отличалось похоронно-панихидным содержанием – у небрежно набросанных ящиков, используемых в качестве трибуны, на тротуаре было уложено не меньше десяти тел, а все речи сводились к стандартному в таких случаях – «Не забудем! Не простим!»

– Что тут произошло? – поинтересовался Распутин у солдата, откровенно скучающего и ковыряющего носком сапога мерзлый снег.

– Дык буржуи засели в господском доме на Елагином, – охотно ответствовал служивый, – а они вон, – кивнул он в сторону упокоенных, – пытались их выкурить, сунулись с кондачка, да не вышло. Вот ждем, когда пушкари прибудут, пока «антиллигенция» речи разговаривает…

– Ну-с, что будем делать, капитан? – жарким шепотом спросил Ставского Распутин, когда они подались назад и оказались вне возбужденной толпы.

– Пробиваться к нашим!

– А смысл? Кого мы спасём? Пушки раскатают усадьбу по кирпичику что с нами, что без нас.

– Идти за помощью, собирать по городу отряд!

– И сколько для этого понадобится времени? Прибудем к пепелищу…

– А какие мысли у вас?

– Перехватить артиллерию по дороге.

– По какой дороге? Их тут с десяток! И как? Засада на две персоны – не слишком ли самонадеянно?

– Дорог, конечно, хватает, но не все они ведут к ближайшим артиллерийским подразделениям. И кто сказал о засаде?

– Тьфу ты, Григорий Ефимович! Никак не привыкну к вашим bizarrerie (фр. – чудачествам).

– Главное, чтобы не привыкли враги. Давайте пойдём, поинтересуемся у солдатиков, каких конкретно пушкарей ждут эти карбонарии, и организуем торжественную встречу!

* * *

Троцкий был гениален в своём ощущении настроений толпы. Он кожей чувствовал её страхи и чаяния, умел на ходу подстраиваться под капризы и управлять ими. Как профессиональный жиголо, играющий незамысловатую мелодию на струнах «исстрадавшейся души мадам Грицацуевой», Троцкий с чувством собственного превосходства охмурял и соблазнял роящиеся у его ног массы, предлагая простые решения самых сложных проблем. Если бы слушавшие его мечтали завести слонов, Троцкий, не колеблясь, пообещал бы организовать их доставку в каждую семью в первый же четверг после дождика. Он извергал на аудиторию Ниагару непонятных слов, но даже в этом был привлекателен. Универсальной отмычкой к толпе являлся революционный рецепт от всех бед: надо убить всех плохих, и тогда останутся одни хорошие! Из этого лозунга элементарно выводился другой – кто остался жив, тот и хороший! Дешево и сердито.

Вдоволь наизмывавшись над англичанином, Лев Давыдыч поспешил к интересующему его объекту, увидев там всё необходимое для быстрого самоутверждения в качестве народного лидера – заведомо слабого противника, разогретую толпу, почуявшую кровь, и знакомое состояние шатания, где первый, громко прокричавший «вперед! к победе!», и будет Главным Полководцем. Ему нужно было время для эффектного завершения неудачной операции Лэнсбери. Пока он заряжает энергией массы, его помощники нашинкуют динамитом внешне неприметное авто, подгонят его к усадьбе. «Бух!» и он станет уникальной личностью в истории – руководителем физической ликвидации самодержавия, а заодно повяжет кровью русских полуварваров с революцией. А кровь всегда скрепляла лучше самых распрекрасных декретов!

– Восстание народных масс не нуждается в оправдании, – забравшись на трибуну из ящиков, укреплял колеблющихся Лев Давыдович. – То, что произошло – это восстание, а не заговор. Мы открыто ковали волю масс на восстание… Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями примирения, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна. И отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории.[104]

Троцкий заметил, как у самого края площади, запруженной людьми, остановилась упряжка с трехдюймовкой, и двое солдат начали готовить орудие к бою. Всё логично. Ехать дальше – попасть под пулеметный огонь. Стрелять можно прямо отсюда, с закрытой позиции.

– Вам следует знать, что наш террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма, – продолжал заводить толпу Троцкий, наблюдая, как медленно переваливаясь по колдобинам, к злосчастной усадьбе направляется правильно снаряженное авто, а артиллерист, подошедший было к трибуне, со всех ног бежит обратно к пушке, что-то крича своему сослуживцу…