Распря - [37]

— Ну, что? Рад? — спросила его мать, когда, он вошёл в столовую. — Прочитал письмо от невесты-то?

— Как же, прочитал, — радостно отвечал Стёпа.

— Прочитал, прочитал, — повторил он после минутной паузы, всё так же радостно.

Лицо матери даже всё зарумянилось от восторга. Улыбка Стёпы очевидно обрадовала её.

— Ну, вот так-то, — сказала она, — теперь тебе в город ехать нужно. Невесте подарок выбирать. Получше что-нибудь выбери: браслет какой-нибудь потяжельше выбери. А лошади скоро уж и готовы будут; кучеру уж и овса отпустили.

И, радостно оглядывая сына, она с лукавой усмешкой добавила:

— А невеста-то, помнишь, что тебе пишет? Жди, говорит, меня; завтра, говорит, беспременно буду. Хоть оно — невесте писать жениху и зазорно бы, ну да уж что делать. Сердце, видно, не камень!

И мать рассмеялась. Сын рассмеялся тоже.

«А письмо-то уж перехватили!» — подумал он.

— Только вы, матушка, не совсем точно поняли письмо-то, — заговорил он, смеясь, — это она меня ждёт-то, а не я её; это раньше я её поджидал, а теперь уж она меня; вроде как бы визита, с моей, то есть, стороны! — пояснял он с лёгкой жестикуляцией. Он с торопливой жадностью принялся за чай, но вскоре его позвали к отцу. Немедля, он отправился в кабинет. Его необычайно развязный вид поразил отца, и тот подозрительно оглядел его.

— Вот что, — наконец сказал старик, — тебе деньги нужны на подарок для невесты. Так вот! И он вручил сыну пачку кредиток.

— Да ещё садись-ка, — добавил он, — я тебе пару слов на прощанье сказать хочу.

— Тебе двадцать два годика, — внушительно начал старик, когда Стёпа всё с той же развязностью уселся против него на стуле.

— Двадцать два годика, — повторил он, — и скоро ты мужем и хозяином будешь. Так вот, мне и интересно бы знать, как ты дела свои вести намереваешься? По-прежнему ли шкандалить, озоровать и на рожон переть будешь, или же за разум возьмёшься?

— За разум возьмусь, — проговорил Стёпа и лукавая усмешка чуть тронула его губы.

Старик оглядел его подозрительно, но очевидно остался доволен своим осмотром.

Между тем Стёпа перегнулся к отцу с своего стула.

— И я, в свою очередь, — проговорил он, — вопросик вам задать хочу.

Старик приготовился слушать.

— Насчёт кнутика и гвоздя, — пояснил Стёпа с едва уловимой лукавой усмешкой, — насчёт того самого приспособленьица, из-за которого я базар житейской суеты произвёл?

— Ну-с? — вопросительно взглянул старик в глаза сына.

— А вот-с мне желательно было бы узнать, — продолжал сын, — что это: ошибка, случайность, предрассудок, или закон природы? — И он с выражением лукавого любопытства заглянул в свою очередь в глаза отца.

Тот ответил ему смелым и прямым взглядом.

— Закон природы, — проговорил он твёрдо.

— Покорно вас благодарим, — отвечал с лукавым поклоном Стёпа, но отец, казалось, не замечал его лукавства. И, расставив красный ладони рук, он сказал:

— А тебе, Стёпа, довольно стыдно из-за этого шкандал поднимать. Этот кнутик-то тысяч шесть за всё своё время заработал, а кому? Я стар, много ли мне нужно? На тебя же, ведь, этот закон природы-то работает.

Сын рассмеялся.

— Покорно вас благодарим, — снова повторил он.

«Слава Богу, слава Богу», — подумал о сыне отец.

— Лошади поданы, — доложила с порога горничная. И Стёпа подошёл к отцу с поцелуем, но его губы всё ещё лукаво подёргивались.

Мать вышла на крыльцо провожать сына и тоже вся сияла от счастья. «Что, старая карга? — думала она о просвирне. — По-твоему вышло, по-твоему»?

IV

Между тем Стёпа, тотчас же по приезде в город, отправился на улицу. Оглядев окна почти всех магазинов, он остался недоволен. Он не нашёл того, что ему было необходимо. «А без этого как же мне домой возвратиться?» — думал он, с недоумением разводя руками. С главной улицы он повернул в боковую, но та привела его на базарную площадь, полную шума и гама. Он поспешно повернул от неё прочь, в какой-то переулок, чувствуя, что один вид шумящих и суетящихся людей повергает его в раздражение. Раздражение уже начало было охватывать его; даже его губы закривились от гнева, но тихие сады переулка подействовали на него благотворно. Вскоре он несколько успокоился. И вдруг он остановился, весь полный мучительной тоски. Только теперь он ясно сообразил, что не помнит, для чего он приехал в город. Кажется, он приехал для какой-то покупки, но для какой? Ему нужно купить что-то, самое для него необходимое. Но что это за вещь? И вещь ли это? Волнение и беспокойство загорелись в его глазах. Он быстро повернул назад, свернул в какой-то переулок и сел на первого попавшегося ему извозчика. Неизвестно для чего, он поехал к знакомому акцизному чиновнику, потом в склад земледельческих орудий, затем в книжный магазин. Разнородный мысли, жуткие и острые, носились в его голове, как стаи испуганных птиц. Он летал по городу на извозчике и просил настегивать лошадь. Он куда-то торопился. Он объездил все книжные магазины и требовал книгу, которую нигде не могли найти. И всё это его ужасно волновало, мучило, томило, наполняло жгучим беспокойством. Вследствие такого состояния духа, он хорошенько не помнил, когда он отпустил извозчика, и куда был его последний визит. Он опомнился только спустя некоторое время, когда в городе уже стали зажигать фонари. И он застал себя за странным занятием: он стоял перед окном плохенькой и низенькой лавки, и, весь согнувшись под моросившим дождём, внимательно разглядывал лежавшую на окне бритву. Бритва лежала полураскрытой, с чёрной рукоятью, сверкая блестящим остриём. Стёпа внимательно оглядел её всю, до последнего гвоздика на её ручке, точно в этой бритве сосредоточивался весь смысл его жизни. Он едва даже не вскрикнул от радости. «Да бритву же мне нужно купить, — подумал он, — бритву! Чего же я беснуюсь, чего волнуюсь, о чем беспокоюсь».